Дом с привидениями
Шрифт:
– Будут отводы? Не стесняйтесь, товарищи! Что? – сказал председатель.
– Ну, Петька! – угрожающе прошипел я на ухо Маремухе.
Петька молча сопел.
– У меня есть отвод! – выкрикнул я, отважившись, и, точно на уроке в трудшколе, поднял кверху два пальца.
– Ну что ж, давай! – оживился председатель. – Выходи на сцену!
– Да я отсюда…
– Выходи, выходи… – призывал председатель.
Мне очень не хотелось идти туда, так далеко, к столику президиума, и я попросил:
– Лучше я отсюда.
– Пусть парень говорит с места. Не сбивай его! – крикнули председателю.
Махнув рукой, он уселся на табуретку, испытующе глядя на меня.
Но меня уже и так сбили. Все, что я хотел сказать, я забыл. Передо мной были десятки внимательных и незнакомых глаз, только где-то вдали виднелось улыбающееся лицо Коломейца. Котька тоже смотрел на меня, и я видел в его взгляде нескрываемую злобу. Что говорить? Как начинать? Сказать о том, как Григоренко бил в трудшколе Маремуху? Но ведь об этом мы решили не говорить. А что же еще?
Собрание ждало.
Тихо было. И страшно.
Я понял, что, если еще одну секунду простою так, молча, меня подымут на смех. Надо было говорить. Что? Не важно. Лишь бы говорить!
– Товарищи! – задыхаясь от волнения и едва не пустив петуха, сказал я. – Мы хорошо знаем… Я хорошо знаю этого… – здесь я поперхнулся и выдавил хрипло, – типа… Его родственник был гетман Петро Дорошенко, а сам он был начальником «удавов» у петлюровских…
Громкий хохот прервал меня. Собрание смеялось. Я видел вокруг смеющиеся лица комсомольцев.
– Чего вы смеетесь? – заглушая шум, закричал я изо всех сил. – Разве я неправду говорю? Правду! Он был начальником патруля «удавов» у петлюровских скаутов, а его отец… – Но, вспомнив тут, что про отца уже говорить не стоит, я снова сбился и после минутной паузы быстро пробормотал: – Он хочет поступить в комсомол, чтобы карьеру себе сделать, он всегда против Советской власти был, вы ему не верьте!..
Надо было говорить еще, много надо было говорить, но я почувствовал, что ничего больше сказать не сумею, – ни одной связной мысли не было в мозгу, и язык отяжелел.
Махнув рукой, я опустился на скамью. Я не мог смотреть на Петьку, мне было стыдно перед ним, что я оскандалился.
– Ты кончил, паренек? – крикнул председатель.
– Ага, – тихо ответил я, и по залу снова пронесся смешок.
– Разрешите справку по этому отводу! – услышал я жесткий, спокойный голос Котьки.
– Какие могут быть сейчас справки? – сказал председатель. – Справку получишь в конце прений. Что?
– У меня справка в порядке ведения собрания! – не сдавался Котька. – Два слова – и все будет ясно.
– Пусть говорит! – крикнул председателю загорелый комсомолец. – Дай ему слово.
Председатель кивнул Котьке:
– Говори, только кратко.
– Я скажу очень кратко! – еще тверже начал Котька. – Вряд ли можно назвать отводом эту чепуху,
– Мотивы! Факты! – прервал Котьку председатель.
– Сейчас, – солидно заявил Котька. – Все дело в том, что вместе с этим товарищем мы ухаживали за одной девушкой и эта девушка предпочла меня ему, ну, а он, ясно… теперь…
– Неправда! Ты врешь! – закричал я с места.
– Тише, Манджура. Потом скажешь! – ласково крикнул мне Никита, и его голос успокоил меня.
Я понял, что Коломеец на моей стороне.
– И ясно, он теперь ненавидит меня на личной почве! Из-за ревности, – продолжал Котька и осклабился, думая вызвать у собрания сочувственные улыбки. – Кроме того, – продолжал Котька, – когда еще был жив мой бывший отец, то вот этот парень вместе с остальной зареченской шантрапой не раз залезал к нам в сад. Однажды отец поймал его, снял штаны и выпорол крапивой. Но ведь я за это не отвечаю? – И, разведя руками, как заправский артист, чувствуя себя победителем, Котька уселся на место.
– Дай-ка мне еще вопросик, председатель! – подымаясь из-за рояля, сказал Никита.
– Но ведь вопросы уже кончились. Что? – сказал, недовольно поморщившись председатель, но тут же бросил: – Давай!
– Слушай-ка, Григоренко, – уже иным, суровым голосом, глядя в упор на Котьку, сказал Коломеец. – Расскажи собранию подробно, в каких ты был отношениях с садовником Корыбко?
– Я не понимаю… Я был… я был его квартирантом… – торопливо ответил Котька.
Собрание насторожилось. В быстрой скороговорке Котьки мы все услышали волнение.
– Еще! – сурово потребовал Никита.
– Потом я был понятым, когда у Корыбко производили обыск… – добавил Котька.
– Ну, а сына ты его знал?
– Нет… То есть… – сбился Котька.
– Что это значит «то есть»? Да ты не виляй, друг! Говори прямо и без фокусов. Разоружайся!
– Я знал, но не думал, что это его сын… Они при мне были на «вы».
– Значит, ты видел, когда этот Збигнев приходил к отцу? – спросил Никита.
– Видел. Это было два раза. Один раз он пришел ночью, я уже спал, а другой раз – я вернулся из города, они сидели в кухне и обедали.
– И ты ни о чем не догадывался?
– О чем я мог догадываться? – спросил Котька.
– Ну, что этот человек наш враг и тому подобное.
– А откуда я мог это знать? – удивился Котька.
– Как – откуда? Неужели ты не знал, что этот сын садовника был пилсудчиком? Киев завоевывал и, как выяснилось на следствии, в довершение всего являлся английским шпионом? Что он пришел из-за кордона? Ничего этого ты не знал? – спросил Котьку Никита.
– Конечно… ничего не знал! – дрогнувшим голосом ответил Котька и оглянулся, точно собираясь уйти.