Дом с шести до полуночи
Шрифт:
– Давайте… скорее, скорее, уберем его… пока не видит никто…
– К-как уберем?
– Обыкновенно, как… не знаю, как… чер-р-рт, я вообще не знаю, как убийство убирать… а вот… пакет давайте какой-нибудь… нет, коробку… нет, пакет… нет…
Наконец, останавливаемся на пакете для хлеба. Осторожно, бочком-бочком подбираемся к библиотеке, спохватываемся, что с собой даже ружья не взяли, да какое ружье, можно подумать – убийство убивают из ружья…
Шепотом заглядываем в комнату, готовые в любой момент отпрянуть. Убийство сидит на столе,
Дворецкий мясистыми пальцами перехватывает у меня веревку, завязывает мешок, переводит дух.
– Обошлось…
– Погодите-погодите, не обошлось… дальше-то куда это девать прикажете?
– Э-э-э… в мусор выбросить…
Спохватываюсь:
– А если вылезет?
– Слушайте, ну и задачка… – дворецкий обреченно смотрит на меня, подскакивает, подброшенный звонком в дверь, – всё, хозяин пришел… ну, сейчас нам всем будет…
Ни с того ни с сего дворецкий сует мне в руку пакет с убийством, выталкивает меня через черный ход. Скольжу на крыльце, подернутом первым снегом, отчаянно соображаю, что делать дальше, бреду в темноту улицы, подсвеченной тусклыми фонарями…
– Малец, ты чего?
С размаху врезаюсь в полицейского, последний оторопело смотрит на ношу в моей руке.
– Это чего у тебя такое?
– Э-э-э…
Понимаю, что нельзя молчать, понимаю, что сейчас придется сказать всё, всё, всё…
– У меня тут… убийство.
– Че… чего?
– Убийство… в доме у нас было… а мы его в мешке вынесли… а-а-а-а-а… а не подскажете, куда его…
– А, так это за городом место одно есть… пошли, малец…
Идем куда-то в темноту зимнего вечера, полицейский недовольно бормочет, замучились мы с этими убийствами, лезут и лезут…
Добираемся до заснеженной пустоши на окраине города, страж порядка подводит меня к заброшенной шахте, которая кажется бездонной, подхватывает мой мешок, бросает в черноту.
– Все, малец… избавились… а ты не робкого десятка, я смотрю…
– Спасибо, сэр.
– А то давай к нам работать… а то наши молодчики вообще ни в какие ворота не годятся, я ему говорю, убери убийство, а он у двери встал, руки трясутся…
– А-а-а, с-спасибо… подумаю…
– А то такой парень смышленый, и в слугах пропадает…
Возвращаюсь домой, только на кухне чувствую, как пробирает мелкая дрожь. Оглядываюсь на кухарку, ожидаю трепку, трепка не начинается, кухарка спешит ко мне, замерз, бедный, наливает мне говяжий суп – догадываюсь, что дворецкий с ней поговорил…
– А теперь… никто не умрет?
Смотрю на кухаркину дочурку, сидит в уголке, смотрит на меня огромными глазешками:
– А теперь… никто не умрет?
Меня передергивает:
– Ну что такое говоришь, малява… все хорошо будет, с чего нам умирать…
– …а убийство…
– …а нет
– Нет-нет?
– Нет-нет, что ты…
– Ну что, парни… убийство.
Смотрю на начальника полиции, что-то подсказывает мне, что дело серьезное.
– И… где?
– Флит-стрит восемьдесят восемь. На перекрестке.
– Уже седьмое за неделю, – вырывается у меня, – откуда их… столько?
– Похоже, поналетели из теплых краев, – говорит Винстон, похоже, просто так, чтобы что-то сказать.
– А может, с севера, – добавляет кто-то.
Шеф хмуро смотрит на нас, – спохватываемся, покорно идем к указанному перекрестку. Идем все разом, кто знает, какое убийство окажется на этот раз. А в прошлую пятницу мы все всемером не могли сдвинуть эту огромную тушу.
– А что… что делать будем? – спрашивает молоденький юнец, он здесь первый день.
Пожимаю плечами:
– Убийство уберем, что же еще.
– А оно нас… оно нас не съест?
– Что ты, они же не двигаются…
– А не укусит?
– Да не укусит, не укусит, не бойтесь…
– А то меня собака так цапнула, когда во двор чужой залез…
Тихонько думаю про себя, чего ты вообще в чужой двор полез, кто тебя туда звал, за яблоками полез по молодости, не иначе. Ладно, все мы такие были, я тоже был не сахар…
Задумываюсь, почти спотыкаюсь об убийство, убийство слабо фыркает, – это новенькое что-то, раньше никогда убийство не фыркало, не дышало, не…
Черт.
Хватаем убийство – впятером, тащим по улице, прохожие в ужасе шарахаются в стороны, кто-то испуганно крестится. Когда мы добираемся до шахты, начинаю чувствовать, как отваливаются руки. Что-то настораживает возле шахты, что-то, что-то, что-то… не сразу понимаю, что слышу со дна шахты утробный рокот…
– Чего встали, парни… сбрасываем!
Это шеф.
Сбрасываем убийство, оно падает во тьму, переворачивается на лету, сверкает глазами, хочет уцепиться за края, не уцепывается… не цепляется… не…
Утробный рокот усиливается.
– Ну, все… пойдемте, чего тут мерзнуть… на ветру.
Уходим к городу, к живительному свету фонарей и теплу окон, откуда доносятся аппетитные запахи. Утробный гул сзади усиливается, стараюсь не слышать, не замечать…
– И давно вы так?
Это юнец. Зачем-то прикидываю, сколько он здесь продержится, зачем-то говорю себе – недолго.
– Да… лет двадцать уже как…
– И… много вы убийств туда…
– Да порядочно…
– Нет, правда, сколько? Сто? Двести? Триста?
– Да тут на тысячи наберется…
Юнец бледнеет. Нет, не продержится он у нас долго, не продержится…
– Вы… вы хоть понимаете, что сделали?
– В смысле?
– Это… это сколько там убийств…
Хлопаю его по плечу:
– Не выберутся.
– Да нет, вы не понимаете… убийства… убийства… много убийств… вы хоть понимаете, что там… там… там…