Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
Дата, подпись, печать: "Марта Карвахаль, финка Сан-Ласаро".
С платьем было хуже – все из-за моего роста. В штанах, ясное дело, в городе не появишься. Марта доставала мне макушкой до плеча, а ее платья едва прикрывали колени. Это тоже не годилось. Чем приличнее была одета черная женщина, тем меньше обращали на нее внимания на улице, – ели, конечно, речь не шла о юной красотке. Толстуха перемерила мне платья со своих негритянок. Одно было узко и не лезло, другое впору, но тоже коротко дюймов на десять. Проклятье!
Марта сказала, наконец:
– Знаешь что, негра? Толку от тебя сейчас
Какое там поесть! Мы уснули, едва головы коснулись мешков.
Казалось, минуты не прошло, когда Марта трясла меня за плечо – а солнце стояло уже высоко. Парни, все трое, лежали вповалку. Я не стала их будить – были ни к чему на первый раз.
Готовая одежда лежала на кухонной скамье. К низу пришили новую оборку, и юбка подходила по длине в самый раз. Я столько лет не носила уже платьев, что казалась сама себе стреноженной лошадью, – так мешали, путаясь в ногах, подолы.
Пунцовую шелковую повязку сменила на клетчатый фуляр, завязала на спине опрятный вышитый передник.
На столе стоял горячий кофе и блюдо с лепешками. Тут же лежала записка с печатью, объемистый кошель и еще какой-то листок. Пробежала глазами: список покупок, перечень лавок, которые надо обойти. И пустой кошель. Ах, выжига! Хоть голова была занята другим, я не могла не восхититься этой бабой. На чем-нибудь да сорвать, ну и хватка. Но этот список был отличным оправдательным документом, и я уложила его в самый глубокий карман вместе с запиской. А кошель набила серебром, попутно отсыпав Марте еще горсть и условившись о том, сколько она получит, если Гром жив и невредим выберется из этой передряги. Я не склонна была скупиться, – пять тысяч реалов? – хорошо, пускай, половину вперед – договорились. Пятьсот песо, не считая по мелочам. Два года безбедной жизни. Или две негритянки-прачки, или один хороший плотник, или шорник, или каретный мастер. Я об этом думала мимоходом, – прятала под передником пистолет и заряды, ставила в одноколку корзины и коробки.
Миль пятнадцать было от финки Марты до Санта-Клары, я попала в город лишь после обеда. Я ни разу до этого там не бывала, но хорошо его знала по рассказам Факундо. Первое, что бросилось в глаза – стража! В самое пекло слоняются туда-сюда альгвасилы и жандармы. Еще на въезде мою одноколку остановили:
– Эй, бестия, ну-ка сюда поближе! Чья ты есть и куда черти несут?
Но бумажки – великое дело, без них бы я не ступила в городе ни шагу. А так – я уже знала, где поставить лошадь с тележкой, и с корзиной на голове шаталась по улицам, заходя из лавки в лавку, поглядывая по сторонам, примечая расположение улиц, церквей, таращась на кареты и повозки, заговаривая с городскими служанками, – немало кумушек в фулярах и с корзинами, как у меня, утаптывало мостовые Санта-Клары.
Две таких щеголихи в белых передниках судачили о вчерашнем событии – о, Йемоо, неужели это было только вчера? Бочком я втерлась к ним в компанию, и, зная, что хлебом их не корми, дай удивить новостью, спросила, что случилось. Так, поймали одного из шайки Каники. А что с ним сейчас? В тюрьме, конечно. Что же с ним будет? Надо думать, вздернут бедолагу. Так сразу? Нет, сеньор капитан Суарес должен выпытать у него сначала,
Анха, ясно все. И, по-прежнему ахая и охая, как заправская деревенщина, попавшая в город, я расспрашивала кумушек обо всем: чья это карета, а вон та коляска, где две такие сеньориты, а чей вон тот богатый дом, и много еще о чем. Эти сплетни были нужны для дела на следующий день.
А в это же самое время Факундо тоже вел разговор совсем недалеко от того места, где я болтала с черными кумушками. Он сидел в каталажке при жандармской канцелярии, один, в цепях, с внушительной стражей. В эту-то каталажку и припожаловал дон Федерико Суарес, велев слуге прихватить с собой стульчик.
Беседа предстояла долгая и наедине, а в камере не было ничего, кроме охапки маисовой соломы на полу.
Факундо сидел на этой охапке, не поднимаясь. Он сильно ушибся, когда падала под ним убитая лошадь, а на ногах места живого не оставалось, и все тело было исполосовано собачьими зубами до самых плеч. Его не разорвали лишь потому, что он был нужен капитану живым – для многих целей.
Дон Федерико принес трубку и кисет, отобранные у Грома при обыске. Сам закурил сигару, дал пленнику прикурить и начал разговор неожиданный:
– Знаешь, что ты дурак?
– Знаю, – ответил он. – Когда это негр был умным?
– На какого черта тебе потребовалось лезть вперед всех? Остальных-то мы тоже переловили.
– Врешь, – ответил Факундо. – Если б переловили, зачем бы ты со мной тут сидел? Нас бы уж вздернули, верно?
– Умный, – сказал дон Федерико. – Но все равно дурак. Знаешь, что когда ты сбежал со своей красоткой, на тебя была готова и подписана вольная?
– Дела не меняет, – проворчал Факундо. – Да я о ней и не знал.
– Твоя красотка тоже дура. Зачем ей понадобилось убивать эту старую курицу?
А когда выслушал, как было дело, вздохнул и сказал:
– Жаль, что сразу не обратились ко мне. Я бы сумел это дело утрясти.
– Вряд ли, – отвечал Гром. – Пока бы ты все утрясал, да пока бы ты узнал, ее бы повесили прямо в Карденасе, не откладывая надолго.
Потом капитан выдержал красивую паузу, пуская клубы дыма, и сказал тихо:
– Я и сейчас, если захочу, смогу это дело уладить, хотя это будет куда как труднее.
– Так это ж еще захотеть надо! – поддел его негр.
– Почему же нет; у меня есть такое желание. Мы обо всем можем договориться.
– О чем?
Капитан снова ответил не сразу, а когда заговорил, вроде бы даже не о том.
– Так где же сейчас твоя колдунья? Спит с Каники, пока ты тут сидишь?
Факундо лишь ухмыльнулся: сам догадался капитан или дошли до жандармерии наши сплетни?
– Не думаю. Он на Сандру никогда глаз не клал, у него своя хороша.
– Однако он большой привереда, Каники, если уж эта ему не хороша. Мне она, например, была очень по вкусу… разве что подурнела за это время? Сколько лет прошло, восемь? Подурнеешь, поди – ни поесть, ни поспать.
– На мой вкус, она тоже не плоха. И не подурнела. Разве что похудела немного, а так как была, так и осталась.
– И все так же ходит, как поет?
– Еще легче прежнего, и проворна стала как лисичка.
– Хотел бы я на нее посмотреть, – сказал капитан задумчиво.
– Не сомневаюсь, – ввернул мой негр.