Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
Как вам сказать, что это было? Конец, конец мытарствам, кочевью, бесприютности.
С той поры, куда бы не заносило нас судьбой, мы знали, что вернемся домой, В наш Дом, Дом с Золотыми Ставнями.
Голова у меня кружилась. Я чувствовала себя хмельной и думаю, остальные тоже.
Воздух Дома с Золотыми Ставнями без вина опьянил и околдовал старых бродяг.
Эпилог
Этот вечер был подобен жирной черте на белой странице, или удару колокола, отделяющего
Это не означало, что мы в одночасье стали домоседами, я имею в виду черную половину нашего семейства. Но только отовсюду, где бы мы ни были, мы могли вернуться в свой Дом, поэтому это были уже не скитания, а просто путешествия и отлучки. Ох, много было еще всякого, потому что жизни наши далеко еще были от исполнения, а семья росла и множилась, и каждый проходил свою жизнь своей дорогой и спотыкался на ней о свои камушки. И если взяться прослеживать эти пути – много еще придется извести бумаги, потому что сорвиголовы в нашем роду пока не перевелись.
Но это уже другие люди и другая жизнь. Если я проживу еще сколько-нибудь, я расскажу о них… хотя особенно надеяться на это не стоит. А с другой стороны, почему бы и нет? Я с удовольствием поворошу свою память, – она у меня ясна, как стекло, а ведь воспоминания – одна из главнейших радостей в старости.
Время медленно лишало меня одного удовольствия за другим. В восемьдесят пять тяжелы стали верховые прогулки. В девяносто, рассердившись на неумелость мальчишеской ватаги, – внуки, правнуки и праправнуки упражнялись в стрельбе из лука – не смогла из старого, испытанного оружия положить семь или восемь стрел подряд, как бывало. А еще пару лет спустя я не могла, как постоянно раньше, пристреливать привезенные из Англии ружья, – зная и любя всякое оружие, я перепробовала сама все, что привозили для продажи, и прикидывала, что бы могло быть, если бы эти винтовки и винчестеры нам тогда, в молодые годы… Но появились ружья с такой силой, что отдача едва не валила меня с ног, а на плечах чернели кровоподтеки. Зато семизарядный кольт так пришелся по душе, что висит у меня на стене рядом с тем, видавшим все виды двуствольным "Лепажем", с ножом в виде змеи, с тяжелым кедровым луком и арбалетом, который мастерил сам Каники.
Но разве мало осталось в жизни? Мой мир, мой дом, моя семья. Как-то само собой получилось – и уже давно повелось – все, кто в нашем доме собирался праздновать свадьбу, приходят сюда, на эту веранду, с избранником своего сердца.
Я никогда ничего не запрещала, нет. Но все знают, когда я предсказываю счастливый брак – так и бывает; если же я промолчу… Не раз случалось, что из-за этого расторгались помолвки, и не припомню, чтобы кто-то об этом жалел.
А еще я люблю дарить выходящим замуж девчонкам что-нибудь этакое из того самого сундука с "Леди Эмили". Он слывет за бездонный, но никто не знает, что я дважды, приезжая в Лондон, делала такие заказы в одной ювелирной фирме, что у хозяина, лысого ирландца, округлялся вечно прищуренный правый глаз, а уж потом хозяин, узнав мой вкус, сам стал присылать всякие милые штучки, зная, что я не откажусь.
К чему тогда
Наше дело называется "Мэшем и Вальдес", хотя Энрике ведет сейчас дела с собственным внуком… Санди выкупил у кузин их паи после смерти дяди, и все осталось Мануэле и ее детям. Нет, конечно, деньги – это то, что может стать большой заботой в любой семье; поэтому, хотя Энрике и ведет дела, вместе со своими сыновьями, официальной владелицей всего являюсь я. Это я завела порядок, согласно которому каждому из семьи к бракосочетанию дается некая сумма, а дальше от супругов зависит, пойдет ли она впрок. И завещание у меня готово давно, и там никто не обижен. А если кто-то обидится – что ж! Я делала так, как считала справедливым. Я всегда старалась соблюдать то хрупкое равновесие, что называется справедливостью, – в меру своих сил.
Да, когда семья разрастается, становится трудно. Кое-кто из праправнуков по линии Энрике стал стыдиться своей чернокожей родни; но я рада, что таких мало.
Во всяком случае, несколько лет назад, в феврале месяце, дом гудел от народа.
Февраль – особый месяц для нас. Моему мужу в тот год исполнялось сто, мне девяносто, семьдесят Филомено и по пятьдесят двойняшкам. Только Мари-Лус уже не было в живых. Но за столом было оставлено ее место и произнесено ее имя. Помнить и любить! Только это греет душу в беспощадной старости.
И Любовь покуда царит в нашем доме – Доме С Золотыми ставнями, – они золотятся от солнца, когда я просыпаюсь в комнате с окнами на восток. Я люблю греться в первых, еще не жарких лучах, и густеющая кровь веселей бежит по жилам. Я знаю, что жизнь моя с лихвой исполнилась, и давно без трепета жду перехода в иной круг, в царство Обатала или, может, Христа, который тоже был славный малый. Я знаю, что встречу там всех, кого любила, и все там усядутся за один стол, без различия цвета, чина и звания. Там не кипит, убыстряясь, жизнь – там покой, тишина, там враги станут друзьями, там ленивая тихая вода забвения будет плескать на берега, смывая нас из памяти по нас идущих. Может быть, я сумею перехитрить саму Лету, оставив на этом берегу большую кипу исписанной бумаги? Может быть; я на это надеюсь.
А если я задержусь еще немного на этом берегу, потому что всякому судьба отмеривает свой срок – пусть не сердятся на меня те, кто стоит на другом, ведь здесь меня тоже любят, и здесь – смертные люди, которым положен краткий предел.
А там у вас впереди целая вечность, и я там уже стою одной ногой. Подождите меня еще немного, чего вам стоит?
Март 1995 -
Февраль 1997
Кандонго – исп. – лодырь, сачок.
Лоба – исп. – волчица.
Ныне г. Сьенфуэгос.