Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного
Шрифт:
Роксолане надоело, она прикрикнула, чтобы замолчали. На минутку притихли, потом завизжали снова, потому что какой-то янычар оказался чуть ближе остальных.
Тушить было, в общем-то, нечего, больше залили водой во время тушения и закоптило сажей от пожара за пределами дворца, но когда опасность миновала, жилые покои оказались в плачевном состоянии. Роксолана, оглядев свои владения, вздохнула:
– Да после этой ночи не только из волос, из всего дворца месяц запах гари не вымоешь.
Зеленые глаза в прорези яшмака сверкнули:
– Всем
Она заставила работать всех, даже тех, кто считал себя на особом положении, будучи когда-то давно отмеченной Повелителем.
К султанше подошла одна из наложниц, купленных еще при валиде:
– Я не служанка, я икбал и не намерена отмывать эту грязь!
Видно, необходимость работать рядом со слугами задела сильно, если решилась вот так потребовать свое.
Роксолана откинула с лица яшмак, царственно повернула к ней свою небольшую головку, была строптивице чуть выше плеча, но смотрела так, словно стояла на голову выше:
– Ты забыла сказать «госпожа».
И выжидала, глядя прямо. Та смутилась:
– Простите, госпожа, но я не служанка, я ик-бал.
Зеленые глаза смотрели все так же пронзительно:
– И давно ты бывала на ложе у султана?
Черные глаза тоже глянули с вызовом:
– Но мое положение никто не отменял!
Понимала, что сейчас его лишится? Конечно, ее выпад всего лишь жест отчаянья.
– На особом положении только я – султанша – и дети Повелителя. Остальные рабы, ты об этом забыла? Иди, работай, и если мне скажут, что ты отмывала грязь плохо, пойдешь топить печи в хаммаме.
И отвернулась, словно бунтарки не существовало.
Приехала Михримах, бросилась к Роксолане:
– Матушка, я так боялась за вас! У вас все хорошо?
Роксолана рассмеялась:
– Все янычары тушили кровлю здесь, как при этом не сгорел остальной Стамбул?
– Я не о том. – Михримах кивнула на все еще бестолково толпившихся в стороне женщин, видно также считавших себя на особом положении и не намеренных заниматься делом. – В такой суматохе вам рядом с ними опасно.
Роксолана вспомнила, что творилось ночью, и поняла, что дочь права – решись кто-то воспользоваться неразберихой, гибель султанши могли и не заметить, а тех, кто ее ненавидел, в гареме еще полно. Наверняка у многих, считающих себя обиженными, сейчас роились такие мысли в голове. Жалели, что не сообразили ночью.
Усталая спина выпрямилась, Роксолана шагнула к женщинам.
– Кто еще хочет в истопницы? Идите работать!
Михримах тихонько предложила:
– Матушка, вы устали, может, переедете ко мне в дом, пока здесь все не приведут в порядок?
Да, ей очень хотелось уйти, чтобы не видеть спешно опущенных вниз взглядов, полных ненависти, не слышать за спиной шепот сожаления: «Жаль, не сообразили ночью…» Кивнула:
– Только
Скоро не получилось, Роксолана и впрямь еще с час отдавала распоряжения, отбирала то, что осталось не испорченным в ее собственных покоях, беседовала с кальфами… От султана пришел посланец с вопросом какая нужна помощь и не пострадал ли кто. Роксолана передала через него, что все целы, сгорела всего лишь кровля, хотя многое испорчено водой и гарью. А еще просила разрешения перебраться в дом к дочери, пока Старый дворец не приведут в порядок.
Не дожидаясь разрешения, уехала к Михримах, это тоже вызвало поток желчи и причитаний:
– Сама уехала отдыхать, а нас заставляет работать! Ведьма!
Но и гарем разделился на тех, кто радовался, что и вчерашних бездельниц заставили испачкать ручки в грязи, и этих самых бездельниц, хоть на несколько дней потерявших свое привилегированное положение. Толку от вторых было немного, больше мешали, да и вообще дворец привели в порядок быстро, однако там по-прежнему пахло гарью, этим запахом пропитались все ковры, все занавеси, одежда, никакие благовония не помогали, никаким сквознякам не удавалось выветрить.
Роксолана очень устала после суматошной ночи и беспокойного утра. Но заснуть не удавалось. Сначала она отправилась в хаммам, чем скорее вымоешь мерзкий запах из волос, тем лучше, чтобы не впитался, как и в кожу тоже.
Михримах сопровождала ее. Сопровождали и служанки, которых султанша взяла с собой.
– Матушка, какая вы стройная! Хотела бы я оставаться такой же в вашем возрасте…
Комплимент и пощечина одновременно – Михримах похвалила фигурку Роксоланы, которая действительно осталась почти девичьей, но тут же подчеркнула ее возраст. Скажи это кто-то другой, получилось бы обидно, но Михримах прощалось многое.
Роксолана рассмеялась своим серебряным смехом, но рассмеялась невесело:
– Для этого держи спину прямо и плечи развернутыми. А еще не ешь много сладостей и побольше стой, от сидения жир откладывается на боках. – Она вдруг задумчиво вздохнула. – Знаешь, Михримах, на моей родине сидят на стульях, не подворачивая ноги под себя.
– Как французы?
– Откуда ты знаешь, как сидят французы?
– Рустем рассказывал. И на его родине сидят на стульях. Мы устроили одну комнату так, хотите посмотреть?
– Хочу.
Позже сидела за столом на обычном стуле и пыталась понять, удобно ли.
Но жить в доме Михримах долго нельзя, у нее есть свой… Сулейман приезжал к дочери уже дважды, чтобы повидаться с женой, долго так может продолжаться? Они вместе ездили во дворец, убедились, что гарь выветрится нескоро.
Роксолана кусала губы, проклятый пожар совершил то, что не смогли сделать все завистницы и ненавистницы вместе взятые – разлучил их с Сулейманом.
Ну уж нет! Она найдет выход, что-нибудь придумает.