Дом у воды
Шрифт:
— Там за ней присматривают, — пробурчал Бессараб. — Мой однополчанин.
— Рядом живут? — резко уточнил Пахомов.
— Да, — кивнул Иван, особо не задумываясь, как далеко друг от друга живут Михеич и Света.
— С этим понятно, — хмыкнул Витька и снова глазами-буравчиками обвел всю компанию.
— Да ты не зыркай, не зыркай, — влезла в разговор Лина. — Что за ерунда происходит? Прям как в девяностые…
— Рот. Закрой. Быстро, — велел Пахомов и продолжил: — Что там по мужику, есть информация?
— Да, — кивнул Бессараб. — Некто Гаранин Арсений Юрьевич. Это…
— «Верфи Гаранина», что ли? — хмыкнул
— Они самые. Старший сын Юры Гаранина. Пять лет назад бросил все и уехал на Север. Да ему и работать не надо. С одних дивидендов можно до самой старости жить, — скривился Иван.
— Молодец спиногрыз, хорошо устроилась. Конечно, не Люська наш. Но тоже вариант не плохой.
— Ты как старая бабка, Витя, — пресекла разглагольствования Пахома Лиля. — Вечно нужно кого-нибудь сосватать! Сейчас разговор не об этом.
— А о чем? — нервно передернул он плечами, будто хотел сказать еще что-то, но передумал.
— Нужно понять, — спокойно заметила Лиля, — этот человек попытается защитить Свету в случае опасности или нет?
— Мой осведомитель считает его отмороженным. Может в морду поднести за просто так. Охотник. И еще по распоряжению местных властей Гаранин — один из хранителей уникального Русского зодчества.
— Церковь, что ли, охраняет? — скривился Пахомов.
— Да, — кивнул Бессараб. — И именно в его церкви находится какая-то очень ценная икона.
— Почему тогда не в музее держат? — возмутилась Лина.
— Она не старинная, — пророкотал Бессараб. — Писана специально для этого храма современным мастером. А его работы высоко ценятся на черном рынке.
— Может, эту икону того… умыкнуть? И за Светку откупиться? — снова влезла Лина.
— Глупости, — хмыкнула Золотая королева. — Но если Свете спокойней там, то пусть пока остается. Вывозить опасно. Наверное, киллеры следят за покупающими билеты.
— Ты бы так умно раньше рассуждала, — рыкнул Пахомов, но опять сдержался.
— Ты там пьян или белены объелся? — холодно поинтересовалась Лиля. — Лина, он там не на кактусе сидит?
Все рассмеялись, а Виктор Николаевич взял всю свою волю в кулак, чтобы прилюдно не наорать на подружку детства.
«Успеется, — сам себя заверил Пахом. Он только вкратце сообщил всем причастным о той беде, что нависла над крестницей. А в подробности вдаваться не стал. — Успеется еще, твою мать!»
Расходились поздно, так особо ничего и не решив, и Гена Лурдин в сопровождении шефа отправился на вокзал, наскоро поцеловав свою непутевую Ангелину.
— Береги себя, Геночка, — пробормотала она. — Больше жизни тебя люблю!
Он мечтательно глянул на свою красивую жену и отбыл вслед за Пахомом.
— На вот, — пробормотал шеф уже на перроне и протянул Кульбиту сверток. По форме и весу Гена сразу сообразил, что там.
— Как вам удалось? — выдохнул в восхищении, имея в виду охрану вокзала, рамки и досмотр вещей.
— Помнишь, в «Крестном отце» Майклу Карлеоне пистолик за унитаз спрятали? — усмехнулся Виктор Николаевич. — Вот и тут так же.
Гена рассмеялся, пряча пакет в портфель.
— Не смешите меня, — хмыкнул он. — Вы и в туалет-то не заходили.
— Не умничай, — осклабился Пахомов и обнял по-отечески. — Бывай. Светке передай, что я ее выцарапаю из заказа. Но пока пусть сидит тихо.
И вот теперь, приехав в Крушинино, Гена Лурдин понял, что до Светы еще пять
Кульбит в душе поморщился. И не охраняет никто, и до нее самой в случае опасности не добежать. Но мучаясь от духоты в жарко натопленной избе Михеича, Гена Лурдин трезво оценил ситуацию. Добраться незамеченным до Светланы никак нельзя, а чужих поблизости не наблюдалось. И скорее всего, у людей Дунаева есть только расплывчатые сведения о месторасположении Светы. От тех же попутчиков или проводников. Нет у них достоверной информации. Иначе бы все уже здесь были Оцепили бы Крушинино и это… как его?… Гречихино. Они будут ее искать в самом Зарецке, но уж точно не в заброшенной деревне на краю дикого леса.
«Ай да Светка, — довольно хмыкнул про себя Гена, засыпая. — Вся в Цагерта пошла. Такая же хитроумная!»
Светлана, поправив у Олеськи задравшееся одеяло, пощупала прохладный лоб. Температура спала, но вполне возможен и рецидив. А лекарства дядюшки де Анвиля осталось на один только раз. Конечно, там в Крушинино уже приехал и, наверное, дрыхнет без задних ног Лурдин, и если надо, то Гаранин и в ночи туда смотается. За эти несколько дней она по-другому стала относиться к Арсению. Хозяин- самодур, трахающий приглянувшихся туристочек, внезапно превратился в заботливого и надежного мужика, ежедневно приносящего с охоты глухаря или тетерева. А то и парочку. Длинными
изматывающими ночами, когда малышка металась в жару, а Света, бледная и уставшая, обтирала ее уксусом, ездил на гору за Сергеем. А потом подменял Свету, давая ей час-другой передышки. Он сам варил из дичи насыщенный бульон и внимательно наблюдал, как Света по ложке вливает Олеське в рот теплое варево.
В какой-то момент он чуть было не ляпнул «За маму, за папу», но вовремя нашелся:
— За зайчика, за ежика и за Жиробаса!
Кот за время болезни Олеськи раздобрел и ни в какую не соглашался возвращаться в Курыгино. Он словно приклеенный лежал у малышки в ногах и довольно мурчал.
— С ним так уютно, — слабо улыбнулась Олеська.
— Кот-мурлыка, — подмигнула ей Света, а сама подумала, что с девочкой в доме стало теплее и радостнее. Словно сам Гаранин потихонечку оттаивал от какой-то давней боли и уже смотрел на мир добрым взглядом. Каждый вечер, уложив Олеську спать, они запирались в комнатке, где стоял переносной душ. И занимались любовью. Но назвать ласками те порывистые объятия или прикосновения никто бы из них не решился. Как только закрывалась дверь, каждый из них становился зверем и добычей одновременно. В ход шли зубы и ногти, а поцелуи превращались в неистовуюбитву языков. Да и сам акт любви по своему неуемному влечению больше напоминал поединок, где каждый будто стремился одержать верх и оставить на другом свою особую метку. Пуговицы на рубашках, кружевные трусики — мелкие потери, что несли стороны в любовной схватке, — не поддавались подсчету. А потом при свете дня на смену неистовой страсти приходила нежность, когда дорого каждое прикосновение или поцелуй украдкой. Арсений мог мимоходом огладить ее по груди, а она — взъерошить ему волосы. Или за столом потереться об ногу Гаранина и вызвать такой прилив эмоций, что даже встать из-за стола не получалось. Арсений поправлял край скатерти и, задумчиво щелкнув пультом, всматривался в экран телевизора.