Дом убийств

Маньян Пьер

— Нужно унести его отсюда, — сказал после паузы фермер.

— Серафен! — позвал Патрис. — Ты берись за ноги, а мы, вдвоем, за руки.

Серафен нагнулся.

— Нет! — завизжала гренадерша, вскидывая ружье. — Это твоя вина! — выкрикнула она, поворачиваясь к Патрису. — Не привел бы ты его сюда, ничего бы не случилось! Этот парень приносит несчастье! Достаточно только поглядеть на него! — Она протянула свою руку, похожую на валек прачки, и ткнула пальцем в Серафена. — Вот, вот, поглядите! Ничего? Ах, да, вы ведь родом не из Шансора! Но я-то

его насквозь вижу, сколько б он ни прятался за своим ангельским личиком! Я знаю, что он такое! Уж я-то знаю!

— Умолкни, старая ведьма! Ты сошла с ума! — прикрикнула Шармен, в то время как Патрис, улучив минуту, выхватил у гренадерши ружье.

— Для нее это тяжелый удар, — сказал он.

Они присели, чтобы поднять эту мокрую, мертвую массу, которая уже застыла, сделавшись неповоротливой, как бревно, и с ней нелегко было управляться.

Патрис и фермер взялись за левую руку, его сын и рослая, крепко сбитая дочь — за правую. Серафен тихонько отстранил Шармен и встал в ногах у трупа — на фронте ему часто доводилось выволакивать с поля тела убитых, в том числе под артобстрелом. А гренадерша всю дорогу, пока они несли мертвеца, бережно поддерживала его голову.

Кортеж тяжело протопал по главной аллее Понтрадье к дому, где на верхней ступеньке лестницы ожидала глухая, у которой, посреди ее вечного безмолвия, все же дрогнула в сердце какая-то струна. Шармен бросилась к матери, помешав ей спуститься.

В последний раз Гаспар Дюпен возвращался в свой дом, и его безжизненное тело оставляло за собой долгий мокрый след — память о прекрасном бассейне, которым он так гордился.

Серафен всю ночь провел рядом с Патрисом, бодрствуя у тела своего поверженного врага. В гостиной, где сдвинули к стенам мебель, безликую под наспех наброшенными чехлами, соорудили временное ложе, на которое и положили Гаспара — как был, в сапогах деревенского помещика, поскольку их не удавалось снять с его застывших ног. Ледяная вода способствовала преждевременному окоченению трупа.

Тут же топтался фермер, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он не знал, как ему и детям испросить позволения удалиться: завтра утром они должны были приступить к сбору винограда. Патрис заметил его смущение и кивком выразил согласие.

Шармен в досаде грызла ногти, украдкой бросая взгляды на Серафена. Уж не взбрело ли этому недотепе в голову, что она будет всю ночь торчать у трупа отца, которого, по правде, никогда не любила? Их так некстати прерванная страсть чувствительно жалила ее неудовлетворенное тело.

В Патрисе смерть отца пробудила грустную снисходительность, которую он обычно к нему испытывал. Он сожалел, что Гаспара нет больше в живых, однако это чувство не могло целиком вырвать его из нового, счастливого состояния. Душой он все еще был там, наверху, возле мельницы Сен-Сепюлькр, уверенный, что это Роз попросила сестру поглядеть, кто устроился при таком ветре на утесе у начала каскада, чтобы сыграть ей на мандолине. Перед глазами

у него продолжала стоять фигурка Роз, прильнувшая украдкой к приотворенному ставню.

Пожалуй, единственным в этой комнате, кого по-настоящему и глубоко затронула внезапная смерть Гаспара Дюпена, был Серафен Монж. Он даже рискнул подойти под свирепым оком гренадерши, чтобы взглянуть на сомкнутые на четках руки мертвеца. Ведь эти самые руки когда-то точили резак на камне у источника Сиубер, чтобы потом вонзить его в горло Жирарды. Теперь его жизни тоже пришел конец, только совершилось это в мире и спокойствии, как у любого человека, сумевшего избегнуть угрызений совести и ускользнуть от правосудия. Он беспокойно шевельнулся.

— Куда же вы? — встрепенулась Шармен.

— Я должен вернуться домой. Завтра утром…

— Завтра — воскресенье, — прервала его Шармен. — К тому же вам все равно придется задержаться. Сейчас прибудет врач и жандармы — Патрис вызвал их по телефону. Они захотят узнать… Ведь вы же были на месте происшествия. — Ей показалось, что у него готов сорваться протестующий жест. — Не беспокойтесь. Я объясню, почему вы тут оказались.

— Мне нечего опасаться! — неосторожно буркнул Серафен. — Во всяком случае, за себя.

И он уселся на стул. Однако тотчас подумал, что не имеет права расслабляться и давать волю эмоциям, чтобы не выдать себя. Его поведение не должно вызывать никаких подозрений. Действовать нужно спокойно и осмотрительно, смириться с постигшей его неудачей. Этот ускользнул — пусть так. Но ведь остались еще двое. Серафен больше не раскрыл рта, зато глаза его не отрывались от трупа, стараясь насытиться этим зрелищем.

Наконец, около пяти часов утра, приехал доктор в своей старомодной машине.

— Как это случилось? — спросил он. — И как давно?

Ему назвали время. Доктор казался удивленным, однако не сделал никаких замечаний. Опершись подбородком на руку, он обвел взглядом собравшихся. Ему не раз случалось наблюдать поведение семьи перед лицом внезапной смерти. Гаспар Дюпен, в свое время заработавший для этих людей кучу денег, теперь — если верить слухам — проматывал их на любовницу, и в немалых количествах. А доктор Роман, сам будучи уроженцем Дофине, был хорошо осведомлен о чувствительности здешних наследников в отношении денег. Утонуть в бассейне во время ночной прогулки — это непременно вызовет толки…

Он с подозрительным видом кружил вокруг покойника, разглядывал его так и эдак, ощупывал, обшаривал одежду, надеясь найти какую-нибудь зацепку: след от удара, кровоподтек, хотя бы царапину, которые позволили бы отказать в выдаче свидетельства о смерти и подвергнуть тело более тщательному обследованию. Однако придраться было не к чему. Этот человек умер, наглотавшись воды, и все тут. Все его усилия не дали результата, и это приводило доктора в бешенство, поскольку, вопреки очевидному, в нем крепло глубокое внутреннее убеждение. Но на этом основании не откажешь в разрешении на похороны.