Дом убийств
Шрифт:
Но был человек, не говоривший ничего. Он просто приходил, устраивался на капители у подножия кипариса и сидел там часами, опершись подбородком на руку, погруженный в задумчивость. Этот незнакомец был частью другого мира: одевался, как барин, курил дорогие сигареты, которые доставал из золотого портсигара, и разъезжал в сверкающем красном автомобиле. Выходя из машины, он захлопывал дверцу жестом усталого, пресыщенного человека.
Серафен не обращал на него внимания, как и на прочих бездельников и зевак. Он продолжал сбрасывать камни и пласты штукатурки на плиты двора, а когда там
Между тем лето подходило к концу. Настали ветреные, дождливые дни. С Верхних Альп в долину хлынули стада овец.
Тон шествию задавал шагавший во главе стада старый пастух. А в хвосте этих масс, с трудом сдерживая нетерпение, по колено в грязи, измученные ливнями и накопившейся усталостью, зябнущие в своих выношенных кожаных куртках, плелись с полдюжины подпасков, всегда готовых затеять ссору или потасовку.
Как и все в Люре, они были наслышаны о безумце, вздумавшем развалить свой дом. Подходящий случай, чтобы дать себе разрядку, и вот, с кнутами в руках, они окружили стену, которую сокрушал ударами кувалды помешанный колосс. Похохатывая, хилые подростки принялись подбирать камни и швырять вверх. Наконец, уязвленные безразличием Серафена, четверо из них придумали убрать лестницу и сбросили ее на землю у подножия стены.
— Эй ты, дурачина! Сиди там, коли тебе так нравится!
Они захлебывались от смеха, хватаясь руками за животы, уверенные в полной своей безопасности. И вдруг, когда старший из подпасков нагнулся за очередным камнем, он получил такого пинка под зад, что кувырком полетел на кучу щебня. В то же мгновение кто-то вырвал у него из руки кнут. Юнец проворчал что-то сквозь зубы, полагая, будто удар ему нанес старший пастух. Он оглянулся — то же сделали остальные, но тотчас пригнулись, поскольку кнут просвистел у них над головами, рассекая воздух с такой силой, что, будучи знатоками, они не могли не оценить мастерство нападавшего. Однако его лицо заставило их вовсе замереть на месте.
— Ну-ка, поставьте эту лестницу так, как она стояла, — спокойно сказал незнакомец, — или кнутом я вышибу вам по глазу.
Подпаски не рискнули перечить. Когда лестница оказалась на месте, они пустились наутек на полусогнутых ногах вдогонку стаду.
Серафен не упустил ни одной детали этой сцены и, как только лестницу снова прислонили к стене, спрыгнул на землю. Незнакомец, следивший за беспорядочным бегством подпасков, резко обернулся, и Серафен тотчас понял, почему нападавшие в такой панике покинули поле боя. Перед ним был инвалид войны с изувеченным до потери человеческого облика лицом. На такого впредь уже никто не отважился бы поднять руку из одного только страха, что все погибшие на войне поднимутся из своих могил, возмущенные подобным святотатством.
— Ну что ж, будем знакомы, — сказал он. — Меня зовут Патрис. Патрис Дюпен.
— Вы — сын господина Дюпена? — спросил Серафен.
— Увы, — вздохнул Патрис. — Действительно, у меня есть отец.
Серафен смущенно улыбнулся.
— Без вас пришлось бы мне ночевать наверху…
— Без тебя, — поправил Патрис, сделав ударение на слове «ты». — Самое скверное,
Молодые люди посмотрели друг на друга. Несмотря на изувеченные черты одного и ангельский лик другого, было видно, что они — ровесники, и обоим довелось нести один и тот же крест.
— По внешнему виду, — заметил Патрис, — ты удачно выпутался.
— Только по внешнему виду… — тихо сказал Серафен.
Они уселись на обломок колонны под кипарисом. Патрис приглашающим жестом раскрыл свой золотой портсигар.
— Спасибо. — Серафен покачал головой. — Я курю самокрутки. — Он вытащил свой кисет и рисовую бумагу.
— А ты думаешь о войне? — спросил неожиданно Патрис.
— Никогда.
— Ах да, у тебя ведь есть другой предмет для размышлений…
— В таком случае, вы — первый человек, который не спрашивает, почему я это делаю. — Серафен повернулся и обвел рукой двор, заваленный строительным мусором. Патрис пожал плечами.
— У каждого что-нибудь да исковеркано, — сказал он. — У тебя, вот, душа… Но почему ты говоришь мне «вы»? Ведь мы — земляки.
— Не могу, — признался Серафен. — Вы — сын господина Дюпена.
— Это верно, я сын господина Дюпена. В один прекрасный день я, возможно, буду сыном господина советника Дюпена. А ведь когда-то он был всего-навсего кузнецом из Мэ! Но в четырнадцатом году ему удалось получить подряд на поставку для армии подков, солдатских котелков и чего-то там еще. А потом еще гранат, артиллерийских снарядов. За первым подрядом последовал второй, затем третий… Он выпустил столько снарядов, что они дождем сыпались нам на головы. На этом деле он хапнул миллионов больше, чем кусочков, из которых скроили мне физиономию. Но когда он меня увидел, то готов был отдать их все, до единого. Честное слово! Вот только не знал, кому. — И он разразился смехом, черной вспышкой озарившим его исковерканное лицо. — Со временем он, конечно, пообвыкся. Смотри! В качестве компенсации я получил от него вот это! — Патрис указал на красный автомобиль у подножия лавровой рощи, вызывающе сверкавший своими хромированными деталями.
— Мне пора, — проговорил Серафен. — В моем распоряжении только воскресенье. Еще раз спасибо за помощь.
— Ах да, тебе ведь нужно наверх… — Патрис вытащил из портсигара новую сигарету. — Загляни как-нибудь ко мне, у меня нет друзей. Это там… — Он сделал неопределенный жест в сторону противоположного берега Дюранс. — По пути к Ле Пурсэль. Отец купил там особняк, называется он Понтрадье. Мой папочка величает его замком и вообще разыгрывает из себя дворянина. Просто умора, обхохочешься!
Резким движением он протянул руку, и Серафен в ответ подал свою. Эта огромная лапища, созданная, казалось, давить и крушить, при пожатии осталась вялой, словно крыло мертвого голубя.
«Он никогда не увидит во мне друга, — с грустью сказал себе Патрис. — Для него я навсегда останусь сыном господина Дюпена».
Он уселся в свой роскошный автомобиль. Стоя у подножия кипариса, Серафен какое-то время смотрел ему вслед, потом спокойным и размеренным шагом поднялся на стремянку.