Дом, в котором меня любили
Шрифт:
Все ждали. Время от времени дверь открывалась, выходил чиновник и узнавал имена вновь пришедших. Мне казалось, что это продлится вечность. Когда же подошла наша очередь, то нам не разрешили войти всем вместе, а стали вызывать по одному. Неудивительно, что все длилось так долго! Первой мы пропустили мадам Паккар.
Проходили минуты. Когда же она наконец вышла, то нам показалось, что вид у нее был удрученный. Она пробормотала несколько слов, которые я не поняла, и рухнула на стул, закрыв лицо руками. Мы с доктором Нонаном смотрели на нее с беспокойством. Мое нервное напряжение еще усилилось. Я пропустила доктора вперед, потому что мне было необходимо
Я вышла в большой коридор и стала прохаживаться туда-сюда. Ратуша гудела как улей. Понимаете, все начиналось здесь. Именно здесь зародилась идея медленного разрушения нашего города. Все эти суетящиеся люди с бумагами и папками в руках были причастны к проводимым работам. Кто из них решил, что бульвар обязательно пройдет возле церкви Сен-Жермен, кто именно начертил план, провел первую роковую линию?
Мы все читали статьи о великолепной команде префекта и даже знали их лица, потому что каждый из них получил свою долю славы. Интеллектуальная элита страны, блестящие инженеры, получившие самые престижные дипломы, выпускники Высшей политехнической школы, Высшей школы инженеров гражданского строительства. Виктор Балтар, «железный человек», создатель громадного рынка, о котором я уже говорила. Жан-Шарль Альфан, инженер и садовник, знаменитый тем, что создал новые «легкие» нашего города. Эжен Бельгран, «водяной человек», одержимый проблемой сточных вод. Габриэль Давью, который создал два театра на площади Шатле, а также пресловутый непропорционально огромный фонтан на площади Сен-Мишель. Каждый из этих господ сыграл свою решающую роль, и каждый был осенен славой.
И конечно, сам император, наблюдающий за всем происходящим из золотого убежища своих дворцов, вдали от строительного мусора, пыли и трагедии.
Когда наконец я попала в кабинет, передо мной предстал очаровательный молодой человек, который мог бы быть моим внуком. У него были длинные волнистые волосы, которыми, кажется, он особенно гордился, безукоризненный черный костюм последней моды и до блеска начищенные туфли. Гладкая кожа и нежный цвет лица как у девушки. На письменном столе громоздились папки и картотеки. За его спиной пожилой чиновник в очках что-то царапал на бумаге, полностью уйдя в работу. Прищурившись, молодой человек бросил на меня надменный усталый взгляд. С важным видом закурив сигариллу, он попросил изложить мою жалобу. Я спокойно ответила, что я категорически возражаю против разрушения дома моей семьи. Он спросил мое имя и мой адрес, открыл толстый регистр, провел пальцем по нескольким страницам. Потом пробормотал:
— Каду Роза, вдова Армана Базеле, дом шесть, улица Хильдеберта.
— Да, месье, это я.
— Предполагаю, что вы не согласны с суммой, предложенной префектурой?
Он произнес это скучным тоном, с оттенком презрительного равнодушия, продолжая разглядывать свои ногти. Сколько же лет этому спесивому негодяю, подумала я, начиная закипать. Вероятно, у него на уме более приятные занятия: ужин с молодой женщиной или праздничный вечер. Какой костюм надеть? Успеет ли он к парикмахеру завить волосы? Сидя перед ним, я хранила молчание, положив одну руку на разделявший нас письменный стол.
Когда он поднял глаза, вероятно удивленный моим молчанием, в его взгляде сквозило подозрение. Я поняла, о чем он думает: «Еще одна со своими россказнями… Я опоздаю на обед». И я увидела себя его глазами: «Вот почтенная старая дама, хорошо сохранившаяся
— А на какую сумму рассчитываете вы, мадам Базеле?
— Я думаю, месье, что вы не уловили суть моего ходатайства.
Он выпрямился и поднял брови:
— Могу ли я узнать, сударыня, какова суть вашего ходатайства?
О, какая ирония в тоне, какая насмешка! Мне хотелось отхлестать его по круглым гладким щекам.
И я громко заявила:
— Я против того, чтобы разрушали жилище нашей семьи.
Он подавил зевоту:
— Да, сударыня, я это уже понял.
— И я не говорю о деньгах, — добавила я.
Он слегка смешался:
— Так чего же вы хотите, сударыня?
Я набрала побольше воздуха:
— Я хочу, чтобы префект отодвинул бульвар Сен-Жермен. Я хочу сохранить свой дом и улицу Хильдеберта.
Он замер с открытым ртом. Потом внимательно посмотрел на меня. И разразился хохотом, отвратительным булькающим хохотом. Как я его ненавидела! А он все продолжал хохотать, и его помощник, старая жаба, хохотал вместе с ним. Отворилась дверь, и вошел еще один чиновник, который тоже захохотал, когда молодой мерзавец, захлебываясь от смеха, сказал:
— Мадам угодно, чтобы префект отодвинул бульвар Сен-Жермен, чтобы не разрушать ее дом.
И они продолжали весело кудахтать, показывая на меня пальцем.
Что тут можно было сделать или сказать?.. Я поднялась, стараясь держаться с достоинством, и вышла. В приемной доктор Нонан отирал платком пот со лба. Когда он увидел мое лицо, то покачал головой и в знак отчаяния поднял руки ладонями вверх. Мадам Паккар пожала мне руку. Наверняка они слышали хохот. Вся Ратуша слышала этот хохот.
В помещении еще прибавилось народа, воздух был удушливым и спертым. Мы двинулись прочь. Спускаясь по лестнице, мы вдруг увидели его.
Префект. Он был выше всех и так близко от нас, что мы замерли на месте, затаив дыхание. Я уже видела его однажды, но не так близко. А теперь он был здесь, на расстоянии вытянутой руки. Я могла разглядеть несколько неровную кожу, красноватое лицо, жесткую курчавую бороду, холодные голубые глаза. Высокий, склонный к полноте, с огромными кистями рук.
Мы прижались к перилам, когда он проходил мимо нас. За ним следовали два или три чиновника, распространявшие запах застарелого пота, алкоголя и табака. Он нас не видел. Он шел с суровым и решительным видом. Мне страшно хотелось схватить его за толстое запястье, чтобы он взглянул на меня, и тогда я бы выплеснула ему всю свою ненависть, страх, тоску, закричала бы, что, уничтожая мой дом, он превращает в пепел все мои воспоминания и всю мою жизнь. Но я не посмела. И он ушел.
Мы вышли в молчании. Битва была проиграна. Никто из нас не осмелился обратиться к префекту. Больше нечего предпринять. Улица Хильдеберта обречена. Доктор потеряет пациентов, мадам Паккар свою гостиницу, а я — наш дом. Теперь не осталось даже проблеска надежды. Это был конец.
Воздух на улице был теплым, почти жарким. Я поправила шляпу, когда мы переходили мост. Я не замечала движения на реке, ни барж, ни лодок, снующих вверх и вниз по течению. Я не обращала внимания на движение транспорта, на переполненные омнибусы и куда-то спешащие пролетки. У меня горели щеки, а в ушах все еще звучал их оскорбительный смех.