Дом, в котором совершено преступление
Шрифт:
В один из тех дней мы поехали автобусом к моему приятелю, у которого иногда собирались и устраивали соревнования по рок-н-роллу. Я был в плохом настроении, так как за обедом отец закатил мне очередную сцену. Желая как-нибудь его успокоить, я обещал, что в тот же день отправлюсь в магазин и начну привыкать к делу. Конечно, про себя я решил, что в магазин ни в коем случае не пойду. Но в то же время чувствовал нечто вроде угрызений совести, а также немного побаивался сцены, которую мне мог устроить отец, узнав, что я его обманул. Расстроенный, я влез с Джакоминой в автобус и остался стоять
Я ей говорю:
— Брось ты на меня пялиться!
А она:
— Я смотрю на тебя потому, что ты красивый. Поцелуй меня!
— Да ты спятила!
— Нет, нет, поцелуй меня сейчас же; я хочу, чтобы все видели нашу любовь!
— А я тебе говорю — брось! Я сегодня не в настроении.
Вместо ответа она подпрыгивает, повисает у меня на шее и целует. Слышали бы вы, что стали говорить вокруг!
— И вам не стыдно? — спросил меня какой-то пожилой синьор. — Это же непристойно. Отправляйтесь домой заниматься подобными вещами.
Не отрываясь от меня, Джакомина отвечает:
— А что тут такого? Мы любим друг друга и делаем, что нам угодно и где угодно.
А тот говорит:
— Синьорина, мне очень жаль ваших родителей.
Но остальные пассажиры не были так вежливы. Они кричали:
— Отправляйтесь в кусты на Виллу Боргезе, там вам самое место!
Другие комментировали:
— Посмотрите-ка на эту замухрышку! Чем она себя воображает? Красавицей мельничихой? [4]
А кто-то еще добавил:
4
Имеется в виду известная киноактриса София Лорен в фильме "Красавица мельничиха".
— Они чем дохлее, тем бесстыдней.
Ясно, что пришлось вступиться за Джакомину, хотя мне вовсе этого не хотелось. И как это всегда бывает, когда делаешь что-нибудь против воли, у меня с языка сорвалась не совсем уместная фраза:
— Да замолчите вы, вам просто завидно!
Лучше бы я этого не говорил!
Дружный хор возмущенных голосов обрушился на меня. Кондуктор тоже счел долгом ввязаться, а я ему ответил, чтобы он лучше занимался своим делом продавал билеты. Тогда он остановил автобус и высадил нас.
Как нарочно, мы оказались в районе площади Минервы, невдалеке от писчебумажного магазина моего отца. Я чувствовал себя абсолютно спокойным, будто случай в автобусе произошел месяц назад.
— Привет тебе, Джакомина, — сказал я.
— Но ты…
— Я пойду в магазин, как обещал отцу, и вообще боюсь, что у нас с тобой серьезные расхождения.
— Какие еще расхождения?
— Для тебя важнее всего в жизни любовь. А для меня — сама знаешь что. Ну а теперь иди домой. Я тебе позвоню.
— Позвонишь?
— Конечно.
Мы стояли на площади Минервы перед мраморным слоником. Я знал, что никогда больше не позвоню ей, и эта мысль приносила мне большое облегчение. Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на нее. Меня охватила огромная радость, когда
Чуть ли не танцуя, я вошел в писчебумажный магазин, который в этот жаркий послеобеденный час был совершенно пуст, и приветствовал нашу пожилую продавщицу Биче веселым возгласом:
— Привет, Биче!
Радиоприемник был у меня под мышкой, и я сразу же поставил его на стол в комнате позади магазина.
— Я пришел вам помогать. А пока что, если вы не возражаете, немножко послушаю музыку.
Снаружи над витринами магазина были спущены белые маркизы, защищавшие их от солнца. В магазине среди шкафов, набитых канцелярскими принадлежностями, царили мягкий полумрак, приятный запах бумаги и успокоительная тишина. Я включил негромко радио и растянулся на старом диване, стоящем в комнатке позади магазина, твердом и прохладном, задрав ноги на резной подлокотник. Под приглушенные звуки танцевальной музыки я чуть было не заснул, как вдруг услышал чей-то голосок:
— …Четыре больших листа бумаги для рисования.
Я так и подпрыгнул, узнав голос Джиневры, девушки из художественного училища, тоже фанатически влюбленной в танцы. На голове у нее торчал такой же лошадиный хвост, как у Джакомины, только белобрысый. На ее беленьком личике всегда было какое-то лицемерное выражение, а голубые глаза казались фарфоровыми. Я вбежал в магазин и выхватил бумагу из рук Биче.
— Эту покупательницу обслужу я сам… Как поживаешь, Джиневра?
— О, Альфредо!
— Бумагу ты возьмешь после. А сейчас иди-ка сюда, кое-что послушаем…
Она пошла за мной, я захлопнул застекленную дверь перед самым носом потрясенной Биче и тут же включил радио на полную мощность. Потом, не говоря ни слова, — девушка сразу все поняла — обнял ее за талию и принялся откалывать бешеный танец, в котором, как мне казалось, выразилась двойная радость: во-первых, я освободился от Джакомины и, во-вторых, тут же нашел ей замену.
Кончилось тем, что мы оба, задохнувшись, повалились на диван и я ей сказал:
— Значит, вечером увидимся, я за тобой зайду.
— А Джакомина?
— Не беспокойся о Джакомине. Я приду за тобой в девять часов. Но давай договоримся твердо: со мной ты пойдешь только для того, чтобы танцевать.
— А для чего же еще?!
Теперь мы квиты
Перевод Я. Лесюка
Кого следует считать другом? Того, кто, услышав сплетню о приятеле, тотчас же все передает ему, утверждая при этом, будто хочет предостеречь его, и заверяет, что сам он целиком на его стороне? Или же того, кто не говорит ему ни слова? Мне по душе второй. Первый — друг лишь на словах, а в глубине души он радуется, что у тебя неприятности, он даже не прочь посмеяться над тобой, но только так, чтобы ты об этом не узнал и не отвернулся от него. Именно таким другом всегда был Просперо: обо всех неприятностях я неизменно узнавал от него, так что всякий раз, когда он говорит: "Слушай, мне надо потолковать с тобой", — меня начинает трясти. Я уже заранее знаю, что ничего хорошего не услышу.