Дома и люди. Из истории петербургских особняков
Шрифт:
И еще одна любопытная подробность. До революции в доме помещалось Императорское Российское автомобильное общество, созданное в мае 1903 года и сыгравшее значительную роль в деле развития автомобильного спорта в России. Оно устраивало международные выставки «автомобилей, двигателей, велосипедов и спорта», а также все более далекие международные автопробеги. И если поначалу работа общества встречала мало сочувствия у правительства, смотревшего на автомобилизм скорее как на забаву, чем на серьезное дело, то в 1909 году за ним уже признают государственное значение.
В заключение несколько слов об ошибке, допущенной в монографиях, посвященных творчеству
Жаль, конечно, что творение Кваренги не дошло до нас в первоначальном виде, но виной тому не бомба, а естественный процесс изменения архитектурных вкусов. Впрочем, то, что не сделала вражеская бомба, могут сделать наши равнодушие и бесхозяйственность. Ведь давно известно, что всякий дом хозяином держится.
За казенным фасадом
(Дом № 12 по Дворцовой набережной)
9 сентября 1941 года, во время одного из первых вражеских налетов на наш город, фашистская бомба полностью уничтожила лицевой флигель некогда богатого особняка на Дворцовой набережной (дом № 14). В числе роковых последствий этого взрыва оказалась «потеря лица» двумя его соседями – слева и справа; после войны разрушенный дом заново отстроили, но, очевидно, в целях экономии подвели все три здания – № 12, 14 и 16 (см. фото на с. 24) – под единый казенный фасад, характерный для эпохи борьбы с индивидуализмом. Впрочем, внутри все три дома так и остались разделенными, сохранив к тому же свои фасады, выходящие на Миллионную.
Несмотря на неоднократные переделки, наружный облик дома № 13 (по набережной – № 12) за истекшие со времени его постройки более двух с половиной сотен лет не так уж сильно изменился. Основа здания осталась прежней: те же три этажа (только окна нижнего, подвального, значительно увеличены), пять окон по фасаду и ворота в центре. Добавлен балкон, и изменилась архитектурная отделка – вот, пожалуй, и все. Разумеется, внутри все полностью перестроено, что неудивительно, если учесть возраст дома.
Еще в петровские времена камергер Данила Чевкин получил под застройку участок, выходивший на набережную Невы и Миллионную улицу, тогда именовавшуюся просто «большой». К 1730 году уличный флигель полностью отстроили, и часть его уже сдавалась под торговые заведения. Об этом мы узнаем из газетного объявления того времени: «Охотника чинится сим известно, что на сих днях сюда к Иоганну Линдеману, в имеющийся на большой улице покойного Камергера Чевкина дом хорошие, свежие… цитроны привезены, которых каждый по изволению ящиками, сотнями, такожде и дюжинами по небольшой цене покупать может».
Фасад дома № 13 по Миллионной улице. Современное фото
Флигель, выходивший на набережную, умерший к тому времени Чевкин не успел докончить, и он стоял без кровли, вызывая недовольство властей. В таком виде участок перешел по наследству к несовершеннолетним детям Чевкина. Их опекун попытался найти желающих довершить палаты в
С этой целью он оповестил в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1739 год всех заинтересованных лиц: «В набережной верхней каменной линии, подле двора покойного Генерала Князя Шаховского, не отделаны еще набережные палаты детей умершего Камергера Господина Чевкина, чего ради сим объявляется, ежели кто желает оные палаты отделать и покрыть черепицею, также и на дворе построить… каменные сараи, конюшню и прочее; за то строение заживать погодно, по чему будет договоренность, то оные охотники могут о том договариваться с Асессором Камор-конторы господином Нероновым».
Таковым охотником оказался некий «обер-цалмейстер», иными словами – старший казначей Симонов; к нему в 1740-х годах и перешел участок. Надо сказать, что фасад дома на Неву имел довольно курьезный вид: в три (!) неравномерно расположенных окна, с высоким крыльцом с правой стороны, он чем-то напоминал трезиниевские «мазанки» и смотрелся особенно архаично рядом с внушительными палатами генерала А.П. Ушакова, принадлежавшими уже к другой архитектурной эпохе. Таким (или почти таким) он и оставался до середины 1790-х годов, когда очередной владелец участка премьер-майор О.В. Троенольский перестроил его в соответствии с новыми вкусами.
При сравнении картины Б. Патерсена 1793 года, изображающей Дворцовую набережную, с его же раскрашенной гравюрой, сделанной шесть лет спустя, хорошо видны изменения, произошедшие с домом за это время. На картине он почти такой же, как на чертеже 1740-х годов, только исчезло высокое крыльцо да правое нижнее окно увеличено до размеров двери; на гравюре флигель, выходящий на набережную, имеет уже пять окон, а над дверью появляется небольшой балкон. Тогда же, скорее всего, и фасад на Миллионную обрел наружный облик в формах строгого классицизма, близкий к нынешнему.
В середине 1770-х годов дом перешел к библиотекарю Екатерины II, некогда знаменитому «пииту» Василию Петровичу Петрову (1736–1799); его даже величали «вторым Ломоносовым». Сын бедного священника, он провел детство и юность в тяжелой нужде, с трудом поступил в Славяно-греко-латинскую академию, а затем преподавал в ней. В 1762 году Петров создал свое первое произведение – оду, посвященную описанию коронационных торжеств. Ода понравилась императрице, и она пообещала «не забыть» автора. Однако вряд ли Василий Петрович дождался бы исполнения сего туманного обещания, не случись в его жизни несколькими годами ранее встречи и последующей дружбы с Григорием Потемкиным – в ту пору никому не известным студентом Московского университета. Войдя в силу, тот рекомендовал своего друга государыне, и Петрова определили вначале переводчиком при кабинете, а в 1777 году, по возвращении из заграничной командировки, – придворным библиотекарем.
Все эти годы он неустанно пишет оды, послания и лирические стихотворения, принесшие ему славу если не у потомков, то, по крайней мере, у современников. Не обошли его стороной и земные блага: он получил дворянство, богатые поместья, пожизненную пенсию. Многим Василий Петрович обязан покровительству своего могущественного друга, которого он искренне любил и от души им восхищался.
Конечно, большая часть писаний В.П. Петрова безнадежно устарела и по справедливости забыта, но нельзя не согласиться с Державиным, когда он в доказательство несомненного лирического дарования поэта приводит в своих «Записках» строки из его стихов по случаю рождения дочери, обращенные к жене: