Дома стены помогают
Шрифт:
Сильным, хорошо поставленным голосом она перечисляла передовые методы лечения, применявшиеся для поддержания и восстановления здоровья производственников.
Так и говорила:
— Для поддержания и восстановления здоровья производственников мы применяем ванны с сосновым экстрактом, физиотерапию, облучение кварцем и УВЧ.
Ей долго и охотно хлопали, рабочие любили строгую свою докторшу, хотя иные и подшучивали над ее ростом, авторитарным, не терпящим возражения тоном, неприступным выражением лица. Кое-кто пытался было
Как-то, придя в очередной раз в профилакторий, Василий не увидел Марины Петровны. Оказалось, она больна, не то грипп, не то что-то с сердцем.
И вдруг, он и сам не ожидал этого, стало так пусто, так неприютно без нее. Внезапно он все понял, все как есть: его тянула сюда, в профилакторий, вовсе не забота о собственном здоровье, а только одно лишь желание, безудержное, властно владевшее им: желание увидеть Марину, смотреть на нее, слушать ее низкий, ставший уже привычным, почти родным, голос.
Он узнал в заводоуправлении адрес Марины Петровны, это не составило никакого труда, она жила где-то в Сокольниках, но все-таки стеснялся к ней ехать. Решил про себя: «Если послезавтра не придет, поеду к ней».
Она не пришла, и он поехал в Сокольники, на Третью лучевую просеку, дом восемь, квартира один.
Она сама открыла ему дверь. Стала на пороге, близоруко сощурилась, не узнавая, а узнав, удивилась неподдельно:
— Вы? Ко мне? Нет, в самом деле?
Она жила на первом этаже. Дом старый, некогда красивый, весь в резных балкончиках, спереди и сзади — просторные веранды с цветными стеклами. Должно быть, когда-то это была чья-то нарядная, ухоженная дача, с большим, теперь уже запущенным садом.
У Марины Петровны была маленькая, уютная комнатка, в окне виднелся Сокольнический парк, на старой сосне, росшей прямехонько возле окна, пела какая-то неведомая и невидимая птаха, обладавшая на диво громким голосом.
— А у вас хорошо, — сказал Василий, оглядывая комнату, нехитрое ее убранство, полку с книгами, старенький патефон, обитый серым дерматином, узенькую, покрытую пледом тахту, лампу на письменном столе…
Топилась печка-голландка, трещали дрова, время от времени на жестяной лист падал уголек из раскрытой дверцы печки.
— Грейтесь, я сейчас принесу чай, — сказала Марина Петровна. Неторопливо внесла чайник, две чашки, потом вазочку с домашними коржиками, вазочку с вареньем, похвасталась:
— Сама варила, у нас тут, в саду, вишни видимо-невидимо…
Черные глаза ее с некоторым удивлением разглядывали его.
— Как это вам пришло в голову разыскать меня?
Вместо ответа он спросил:
— Вы одна живете? Совсем одна?
— Одна, — помедлив, ответила Марина Петровна. — А что?
В тот раз она ничего не рассказала ему о себе. Ему довелось узнать о ней спустя некоторое время, когда он уже привык бывать вечерами в маленькой комнатке старинной дачи, на Третьей лучевой
Она долго не соглашалась стать его женой.
— Мы с тобой ровесники, даже я немного постарше, это очень плохо, потому что женщины раньше стареют. Ты еще будешь молодой, а я старуха старухой.
Это было явное кокетство, потому что никто никогда не дал бы ей ее тридцати.
Маленький рост, миниатюрное, хрупкое сложение молодили ее, и она понимала, ей еще суждено в течение, долгих лет оставаться молодой.
Она уже была раньше замужем. Замужество оказалось неудачным.
— Мы с ним вместе учились в Первом медицинском, — рассказала Марина Петровна, — я в него влюбилась, как только увидела в самый первый раз.
— Неужели до того хорош был? — с усмешкой, скрывавшей невольную ревность, спросил Василий.
— Да нет, он был самый обычный, ничем ровным счетом не выделялся, но, понимаешь, это был мужчина, о котором я всегда мечтала.
— Какой же? — продолжал допытываться Василий.
— Умный, спокойный, с, юмором.
Она пристально посмотрела на Василия.
— Вот ты, например, в общем, не в моем вкусе, но…
Он засмеялся, хотя ему было вовсе не смешно, он даже слегка обиделся на нее, но не хотел, чтобы она поняла, что обидела его.
— Ты — хороший. У тебя душа чистая…
— Я жду «но», — заметил он.
Она поняла его.
— Но тебе, по-моему, не хватает чувства юмора. — Она поправилась: — Иногда не хватает.
— Ошибаешься, — возразил он. — С чувством юмора у меня дело обстоит хорошо.
— Если так, тогда порядок, — заключила Марина.
— У нас всегда будет порядок, — согласился Василий.
Он не скрывал от нее ничего, да и в сущности что было ему скрывать? Жизнь его была вся как на ладони, бесхитростная, ясная, открытая.
Ему хотелось знать о ней все, и она, похоже, не пыталась таиться от него. Сказала:
— Хочу быть справедливой до конца, потому скажу так: у нас поначалу все шло неплохо. По-моему, он любил меня.
— А ты? — спросил Василий.
— Обо мне и говорить нечего. Но потом началось.
— Что началось? — спросил он.
— Знаешь, — не сразу ответила она. — Бывают такие вот озарения, когда вдруг словно бы приподнимается перед тобой завеса, которая закрывает будущее и ты прозреваешь на миг. С тобой бывало так?
— Нет, никогда, — чистосердечно признался он.
— А со мною бывало. И, представь, не один раз. Особенно запомнился один случай. Ехали мы с ним в такси, были в гостях у какого-то его приятеля, едем обратно, смеемся, он обнял меня, стал целовать мои губы, глаза, волосы, воротник пальто. А шофер в это самое время повернулся, спросил:
— Вам; на Верхнюю или на Нижнюю Масловку?
И он мгновенно, как-то сразу же оторвался от меня, не помедлив ни на секунду, и стал пояснять очень спокойно, очень трезво и уравновешенно: