Дома стены помогают
Шрифт:
Степаша сидела напротив Алексея, на тахте, Алексей возле стола, на стуле.
У Марины разом отлегло от сердца: дверь не заперта, оба выглядят вполне пристойно.
Алексей послушно вытянул вперед руки, а Степаша проворно наматывала на его руки ярко-красные шерстяные нитки.
Увидев Марину, оба одновременно уставились на нее, Алексей, как подумалось Марине, смущенно, а Степаша привычно спокойно, даже весело.
— Вот, — первый начал Алексей. — Нитки, как видишь…
И замолчал, будто ему не
— Вижу, — Марина сняла пальто, повесила его в коридоре, снова вернулась в комнату, села рядом со Степашей.
— Красивые нитки какие…
— Это мама прислала, — сказала Степаша, продолжая наматывать нитки на руки Алексея, — вчера приехала одна из Воронежа, привезла посылку…
— Очень красивые, — повторила Марина.
Обычно Алексей спрашивал ее, когда она приходила с работы:
— Устала? Много было всего-всякого?
А нынче не спросил. И не смотрел даже в ее сторону, как бы ускользая от нее взглядом.
«Почему он смущен? — подумала Марина. — В сущности, что такого особенного? Ну, сидит вместе с девочкой, и она наматывает на его руки нитки. Что в этом плохого?»
— Вы с работы? — спросила Степаша, повернув голову к Марине.
— Да, я сегодня немного раньше обычного, — ответила Марина.
— Вот и все, — сказала Степаша, подошла к Алексею, стала снимать с его рук пушистые кольца ниток.
Взяла со стола целлофановый мешок, положила в него пряжу.
Алексей глубоко вздохнул, словно после тяжелой работы, потряс руками.
— Аж затекли, — сказал, — теперь и закурить можно, надеюсь?
— Можно, — сказала Степаша.
— Ты что, скоро уходишь? — спросила Марина.
— Минут через тридцать, — ответил он.
Марина повернулась к Степаше:
— Давай тогда пообедаем, пойди разогрей суп…
Не отвечая ей, Степаша подошла к зеркалу, пригладила отросшие вихры надо лбом, оба, и Алексей и Марина, уговорили ее как-то больше так коротко не стричься.
Потом повернулась к Алексею, сказала:
— Теперь порядок.
Алексей вынул из кармана пачку сигарет, закурил, Степаша живо подошла к столу, подвинула ему пепельницу, и он стряхнул пепел.
— Я все жду, когда ты курить бросишь, — негромко произнесла Марина, — не выношу табачный дым.
Степаша отогнала ладонью дым от Марины, потом сказала, глядя на Алексея, должно быть обращаясь только к нему одному:
— Завтра же начну вязать…
— Что вязать? — спросила Марина.
— Кофточку и еще варежки, если шерсти хватит…
— Кофточку? — удивилась Марина. — Да ты что, Степаша, на кофточку тебе никак не хватит.
— А разве я буду вязать для себя? — спросила Степаша. — Вот уж нет.
— Для кого же?
— Для ребенка, — сказала Степаша. Небольшие, светлые глаза ее слегка потемнели. — У меня будет ребенок, Марина Тимофеевна.
—
— Именно так.
Степаша подошла к Алексею, встала рядом с ним.
— Алеша, скажи ей, мой милый…
Казалось, это все сон, ничто другое, сейчас она, Марина, раскроет пошире глаза, и проснется, и забудет об этом ужасном сне. Но нет, то был не сон…
Марина посмотрела на Алексея, на этот раз он не избегал ее взгляда. Темно-карие, широко вырезанные глаза его с чуть коричневыми веками, иногда блестящие, иногда тусклые, как бы подернутые пеплом, сейчас казались печальными, словно бы погасшими.
— Понимаешь, Маришка, — сказал Алексей, — так как-то вышло…
— Почему так как-то, Алеша? — прервала его Степаша. — Давай, дружочек, не крути, говори все как есть… — Ясная, открытая улыбка засветилась в ее глазах.
— Мы любим друг друга, Марина Тимофеевна, верно, Алеша?
— Да, — сказал Алексей, глядя куда-то поверх Марининой головы, — верно.
— Вот так, — заключила Степаша.
Стояла перед Мариной, заложив руки за спину, уверенная в себе, вдруг разом возмужавшая, даже словно бы ставшая выше ростом, должно быть, такая же крепкая и непробиваемая, как ее речной жемчуг…
— Хорошо, — сказала Марина, — раз так, хорошо…
Будто слепая, ничего не видя перед собой, повернулась, быстро вышла в коридор, сдернула свое пальто с вешалки, ринулась в дверь. Сбежала с лестницы на улицу. Как раз возле подъезда остановилась машина с зеленым огоньком. Марина подняла руку.
— Куда поедем? — спросил шофер. У него было веселое, густо-румяное, щекастое лицо, широкие брови, которые срослись на переносице.
«Брови — словно гусеницы», — подумала Марина. И еще подумала о том, почему это в тяжелые, горестные минуты жизни в голову лезут какие-то странные, пустяковые мысли? В самом деле, почему?
Она назвала адрес Ирены. Она знала, у Ирены был отгул за праздничные дежурства, надо полагать, она дома.
Ирена сама открыла ей дверь.
— Ты? — спросила. — Откуда? Почему не позвонила? Я же могла уйти…
— Очень тебя прошу, ни о чем не спрашивай. — Голос Марины был необычно тихий, прерывистый. Ирена с трудом улавливала то, что она говорила. — Можно, я побуду у тебя немного?
— Сколько угодно, — ответила Ирена.
— Только ни о чем не спрашивай, — снова сказала Марина, — я сама все расскажу, а ты ни о чем не спрашивай…
— Договорились, — сказала Ирена, закрыв за Мариной дверь.
Прошло около пяти лет.
Марина постепенно пришла в себя, стала забывать о том, что случилось однажды. Все-таки иногда ее охватывало невыносимое отчаяние, и она не знала тогда, куда деваться от него, как уйти от своей жестокой, неумолимой памяти…