Домашний спектакль

Диккенс Чарльз

Трудно сказать, насколько удалось бы милйшей миссисъ Портеръ достичь намченной ею цли, еели-бъ ей не помшалъ приходъ мистера Томаса Бальдерстона, родного брата миссисъ Гетльтонъ, котораго звали въ семейномъ кругу просто «дядей Томомъ». Его появленіе дало иной оборотъ разговору и внушило гость превосходный планъ операціи, которую она собиралась исполнить въ день спектакля.

Дядя Томъ былъ очень богатъ и не чаялъ души въ своихъ племянницахъ и племянникахъ, а поэтому, само собою разумется, пользовался большимъ авторитетомъ въ семь. Онъ былъ добрйшій человкъ на свт, отличался неизмнной веселостью и говорилъ безъ умолку. Мистеръ Бальдерстонъ гордился тмъ, что носилъ всегда и всюду высокіе сапоги съ отворотами и никогда не повязывалъ шеи черной шелковой косынкой [1] ; кром того онъ любилъ похвастаться, что

помнить наизусть вс главныя пьесы Шекспира съ начала до конца, и это была сущая правда. Благодаря такому чисто попугайному таланту, дядя Томъ не только самъ то и дло цитировалъ «Эвонскаго лебедя», но и не выносилъ, чтобъ кто нибудь другой искажалъ цитаты изъ его любимаго автора; въ такихъ случаяхъ онъ безъ церемоніи поправлялъ виновнаго. Вдобавокъ онъ былъ порядочный чудакъ: никогда не упускалъ случая высказать напрямикъ свое мнніе и хохоталъ до упаду надо всмъ, что казалось ему забавнымъ или смшнымъ.

1

Вопреки общепринятой мод конца тридцатыхъ годовъ. Прим. перев.

— Ну, двочки, — освдомился дядя Томъ посл поцлуевъ и разспросовъ о здоровь,- какъ подвигаются ваши дла? Выучили свои роли, а? Люцина, дружокъ, ну-ка: актъ 2-й, сцена I, лвая страница, послднія слова: «Невдомъ жребій»… Что слдуетъ дальше, а? Продолжай: «Избави Богъ»…

— Ахъ, да, — подхватила миссъ Люцина, — я вспомнила…

Избави Богъ; Пусть наше счастье и любовь растутъ, Какъ нашихъ дней число растетъ!

— Длай паузы тамъ и сямъ, — совтовалъ старый дядя, который былъ великимъ критикомъ. «Пусть счастье наше и любовь растутъ», — удареніе на послднемъ слог «тутъ»; затмъ пауза — разъ, два, три, четыре, — и опять произноси, повысивъ голосъ: «какъ нашихъ дней число расилъ». Удареніе на слог «дней». Вотъ какъ надо декламировать, душа моя; положись на твоего дядю по части удареній. Ахъ, Семъ, какъ поживаешь, юноша?

— Отлично, дядя, благодарствуйте, — отвчалъ мистеръ Семпроніусъ, который только что вошелъ съ нсколько страннымъ видомъ; онъ сильно смахивалъ на дикаго голубя, благодаря чернымъ кругамъ подъ глазами: результатъ постоянной пачкотни жженой пробкой. — Въ четвергъ, конечно, мы васъ увидимъ?

— Какъ же, какъ же, мой милый!

— Какъ жаль, что вашъ племянникъ не догадался пригласить васъ въ суфлеры, мистеръ Бальдерстонъ! — прошептала миссисъ Джозефъ Портеръ. — Вы были бы неоцненны на этомъ мст.

— Да, я льщу себя мыслью, что справился бы сносно съ этой задачей, — отвчалъ дядя Томъ.

— Мн надо заране выговорить себ мстечко возл васъ на представленіи, — продолжала миссисъ Портеръ, — тогда, если наши милые юные друзья въ чемъ нибудь ошибутся, вы укажете мн сейчасъ ихъ ошибку. Это будетъ преинтересно.

— Сочту за счастье быть вамъ полезнымъ въ чемъ могу.

— Помните же нашъ уговоръ.

— Можете положиться на меня вполн.

— Не знаю, почему, — сказала миссисъ Гетльтонъ своимъ дочерямъ, когда он сидли вечеромъ вс вмст вкругъ камина, — только мн страшно не хочется, чтобъ миссисъ Джозефъ Портеръ пришла къ намъ въ четвергъ. Я уврена, что она замышляетъ что нибудь.

— Во всякомъ случа насъ она не можетъ поднять на смхъ, — надмнно возразилъ мистеръ Семпроній Гетльтонъ.

Давно ожидаемый четвергъ насталъ своимъ чередомъ и, какъ философски замтилъ мистеръ Гетльтонъ старшій, «не принесъ съ собото никакихъ непріятностей, о которыхъ стоило бы говорить».

Пробило семь часовъ; публика стала собираться; все, что было выдающагося и шикарнаго въ Клафам съ его окрестностями, быстро наполняло зрительный залъ. Сюда явились: Смиты, Гоббинсы, Никсоны, Диксоны, господа со всевозможными фамиліями, два альдермена, одинъ будущій шерифъ, сэръ Томасъ Глемперъ (возведенный въ дворянское достоинство въ прошлое царствованіе за поднесеніе адреса по поводу избавленія кого-то отъ невдомо чего) и напослдокъ, — но не изъ послднихъ — миссисъ Джозефъ Портеръ и дядя Томъ, которые заняли мста въ центр третьяго ряда отъ сцены. Миссисъ Портеръ потшали дядю Тома всевозможными исторіями, а онъ въ свою очередь потшалъ всхъ остальныхъ своею неумренной, смшливостью.

Динь-динь-динь! — зазвенлъ ровно въ восемь колокольчикъ суфлера, и оркестръ грянулъ увертюру изъ «Прометея». Піанистка съ похвальнымъ усердіемъ барабанила по клавишамъ, а віолончель, подыгрывавшій ей мстами, «звучалъ сравнительно очень недурно». Только злополучный субъектъ, взявшійся аккомпанировать

на флейт «на память», убдился по собственному горькому опыту въ правдивости старинной пословицы: «съ глазъ долой — вонъ изъ памяти». Крайне близорукій, флейтистъ былъ еще посаженъ на значительномъ разстояніи отъ своего нотнаго пюпитра, и все его участіе въ оркестр ограничивалось лишь тмъ, что онъ отъ времени до времени игралъ какой нибудь тактъ совсмъ не на мст, сбивая съ толку остальныхъ исполнителей. Впрочемъ надо отдать полную справедливость мистеру Брауну, что длалъ онъ это превосходно. Дйствительно, увертюра сильно смахивала на скачку разныхъ инструментовъ, старавшихся обогнать другъ друга; рояль пришелъ къ финишу первымъ на нсколько тактовъ, за нимъ слдовалъ віолончель; сильно отстала отъ нихъ бдная флейта, потому что глухой джентльменъ дудлъ себ, какъ попало, дальше, ршительно не сознавая, что онъ фальшивитъ, пока взрывъ рукоплесканій въ рядахъ зрителей не возвстилъ ему объ окончаніи увертюры. Когда все стихло, со сцены послышалось шарканье ногъ, суетливая бготня, сопровождаемая тревожнымъ шепотомъ: «Вотъ теб на!» — «Какъ же быть?» и т. д. Зрители начали снова аплодировать, желая ободрить артистовъ; тутъ мистеръ Семпроній весьма явственнымъ голосомъ попросилъ суфлера «очистить сцену и подать звонокъ къ поднятію занавса».

Динь-динь-динь! — раздалось опять. Зрители услись по мстамъ; занавсъ дрогнулъ, поднялся достаточно для того, чтобъ обнаружить нсколько паръ желтыхъ сапогъ, топтавшихся на подмосткахъ, да на томъ и застрялъ.

Динь-динь-динь! — снова зазвенлъ колокольчикъ. Занавсъ судорожно задергался, но не пошелъ выше. Публика сдержанно хихикала. Миссисъ Портеръ посмотрла на дядю Тома. Дядя Томъ посмотрлъ на всхъ, потирая руки и покатываясь со смху въ полномъ восторг. Посл безконечныхъ звонковъ, продолжительнаго шепота, ударовъ молотка, требованья гвоздей и веревки, занавсъ, наконецъ, поднялся и обнаружилъ мистера Семпроніуса Гельтона одного въ костюм и гримм Отелло. Посл троекратнаго взрыва рукоплесканій, во время которыхъ мистеръ Семпроній прикладывалъ правую руку къ лвой сторон груди и раскланивался самымъ безукоризненнымъ образомъ, сей дирижеръ выступилъ впередъ и обратился къ публик съ такою рчью:

— Леди и джентльмены! Смю васъ уврить, съ искреннимъ сожалніемъ, что я весьма сожалю о необходимости сообщить вамъ, что Яго, которому предстояло играть мистера Вильсона… Простите, леди и джентльмены, я естественнымъ образомъ нсколько взволнованъ (аплодисменты)… Я хочу сказать, что мистеръ Вильсонъ, которому предстояло сыграть Яго… былъ… собственно говоря… или, иными словами, леди и джентльмены, дло въ томъ, что я сію минуту получилъ записку съ увдомленіемъ, что Яго никакъ не можетъ быть уволенъ изъ почтовой конторы сегодня вечеромъ. Въ виду такихъ обстоятельствъ, я увренъ… лю… лю… любительскій спектакль… дру… дру… другой джентльменъ взялъ на себя читать роль… проситъ снисхожденія, на короткое время, надясь на любезность и доброту британской публики.

Оглушительные аплодисменты. Мистеръ Семпроній Гетльтонъ удаляется со сцены; занавсъ падаетъ.

Публика, разумется, была настроена крайне добродушно; вся затя со спектаклемъ въ сущности являлась фарсомъ; поэтому зрители дожидались еще битый часъ съ невозмутимымъ терпніемъ, угощаясь лимонадомъ и печеньемъ.

Наконецъ трагедія началась. Все шло довольно благополучно до третьей сцены перваго дйствія, гд Отелло обращается къ сенату: единственный недочетъ заключался въ томъ, что Яго, не имя возможности напялить на себя ни одной пары обуви изъ костюмерной кладовой, по причин сильнаго отека ногъ, вызваннаго жарою и волненіемъ, былъ принужденъ играть свою роль въ высокихъ кожаныхъ сапогахъ, совершенно не подходившихъ къ его богато вышитымъ панталонамъ. Когда Отелло начатъ держать свой отвтъ передъ сенатомъ (величіе котораго было представлено плотникомъ, изображавшимъ герцога, двумя рабочими, приглашенными по рекомендаціи садовника, и мальчикомъ), миссисъ Портеръ поймала наконецъ случай, который ловила такъ старательно.

Мистеръ Семпроній продекламировалъ:

Совтъ почтетнный, властный и свтлйшій, Вельможные, благіе господа! Что дочь у старика я взялъ, То правда: грубъ я рчью…

— Это врно? — шепнула миссисъ Портеръ дяд Тому.

— Нтъ.

— Тогда поправьте же его!

— Сейчасъ. Семъ! — крикнулъ дядя Томъ, — это не такъ, мой милый.

— Въ чемъ я ошибся, дядя? — спросилъ Отелло, совершенно позабывъ важность своего положенія.

— Ты пропустилъ маленько. «Правда, на ней женатъ я».