Домбайский вальс
Шрифт:
– Эт-хычин, - объявил Солтан. И всем улыбнулся добро и грустно, будто Христос, явившийся израильскому народу для произнесения нагорной проповеди.
– Это пироги с мясом. Бывают ещё с картошкой, тогда они зовутся просто "хычины".
Лашук взялся за стакан, внимательно его разглядел, словно увидел впервые. И облизывая жирные губы, сказал замедленно:
– Может быть, хватит, ребята? Мне всё-ж-ки как-никак ехать.
– Григорий Степанович, в машине всё проветрится, не беспокойтесь. Вас Стасик доставит в целости и сохранности, - заверил Левич Лашука.
–
– рявкнул вдруг грозно Лашук.
– Фронтовая привычка, - прибавил он на полтона тише, обращаясь к сидящему рядом с ним Шувалову.
– Первым делом, как говорится, позаботиться о водителе.
– Накормили, накормили, - успокоил его Солтан.
– Но не так, чтобы ощень.
– Он весело засмеялся.
– Чтобы ваш Стасик не заснул за рулём.
– То-то, сказал Лашук.
– Вы воевали?
– уважительно спросил Шувалов.
– Нет, Андрюша, друг мой ситный, не пришлось. Служил в военкомате. Но вот что я тебе скажу, дорогой товарищ: эта страшная война оставила на нашей стране такой неизгладимый след, что у всего нашего народа привычки - фронтовые. Это не факт, но было на самом деле.
Лашук, взволнованный воспоминаниями о войне, тяжело поднялся, держа стакан в охмелевшей руке. Во время подъёма он, покачнувшись, задел задом стул. Солтан бросился было подхватить его, но не успел, стул грохнулся на пол. Лашук обернулся с недоумением на лице: что за шум?
– посмотрел через плечо на жалобно валяющийся стул и сказал небрежно:
– Нехай, пусть отдохнёт. Потом поднимешь, Солтан, когда я закончу говорить.
– Он помолчал, вернувшись в исходное положение.
– Я хочу сказать, - начал он произносить высокие, умные и торжественные слова, - наша великая страна, без конца и края, делает огромные успехи. Не покладая мозолистых рук. Назло всем этими "натам" и зазнавшимся америкосам. И всё такое. Спутники, ракеты, автомат Калашникова и так далее. Как говорится, здесь у нас, на Домбайской поляне, долго ничего такого не было, - он изобразил кистью руки неопределённый винтообразный жест.
– Кроме необычайной красоты и редкой природы. А вот пришло время. Начинается большое строительство. Вот уже и директор есть.
– Лашук посмотрел сверху вниз на Шувалова и положил ему ласковую руку на плечо.
– Верно я говорю, Андрей Константинович?
– Николаевич, - поправил Лашука Шувалов. Уже с раздражением.
– Да что ты ко мне привязался со своими бесконечными замечаниями!
– осерчал вдруг Лашук.
– Пристал, понимаешь, как банный лист к жопе. Сам знаю, что Николаевич. Ну, ошибся, извини. С кем не бывает? Я хочу выпить, - продолжил Лашук, немного остыв от эмоционального взрыва, - чтобы наш хлебный край и вся наша необъятная страна, от края и до края, как поётся в песне, от южных гор до северных морей, партия наша родная и всё такое, процветала и крепла с каждым днём. И чтобы народ наш многострадальный жил счастливо и во здравии. И так далее. За то, чтоб успехи были в личной и общественной жизни. За всех присутствующих!
Все выпили. Кто залпом, кто смакуя обжигающий напиток.
– Ура!
– коротко сказал Солтан.
– Ол-лай!
От выпитого коньяка его широкое красное лицо обрело цвет спелой свёклы. Золотые зубы его тускло светились самородками. Праздничное настроение за столом росло и крепло. Лашук, с шипением проткнутой гвоздём автомобильной камеры,
– Вкусно!
– сказал он. И спросил: - А туристов тоже так кормите?
– Бывает, но по праздникам, - признался Левич, утратив контроль.
– Ну, что ж, это правильно, - согласился Лашук, сильно тряхнув опьяневшей головой.
– А то ведь никаких денег не хватит. Экономика должна быть во главе угла, как говорится, на первом месте.
– Экономика должна быть экономной, - вставил Солтан.
– Это факт.
– Да-а, - протянул Лашук грустно, - время бежит вприпрыжку. Его не остановишь. Это тебе не кляча какая-нибудь, а резвый мерин. Его только надо правильно заседлать. Вон Солтан, он знает. Потому что джигит. Я помню, как здесь, на Домбайской поляне, всё ещё только начиналось. В смысле её освоения. Никакой дороги сюда не было в помине. На моей памяти на ишаках добирались. Или пешком, на своих двоих. Завидую я тебе, Шувалов. Честное слово, завидую. От всего щедрого сердца, которому не хочется покоя. Размах, горизонт, фанфары и всё такое.
– Всё путём, Григорий Степанович. Построим. Я в этом уверен.
– Вы-то, скорей всего, построите, да мы-то этого не увидим. Нам бы с тобой, Натан, годков по двадцать скостить назад, тогда да, куда ни шло. А так - нет. Верно я говорю?
– Верно, Григорий Степанович, ой как верно, - ответил воодушевлённо Левич, польщённый высоким вниманием, наливая в стакан, из которого пил коньяк, шипучий боржом.
– С врачом у меня запятая. Боже ж мой! За что, я знаю? Тот, прежний, пьяница, а эта - вертихвостка. Одни мужики у неё в голове. Глаза красивые, спору нет. Но ей они нужны не для того, чтобы больных лечить, а чтобы ими стрелять. Хочет подыскать себе богатого мужа известной личности. У нас ведь тут всякие бывают: и академики, и режиссёры.
– Вон какой совсем седой стал, - показал Лашук на свою потяжелевшую голову.
– Есть люди, благородно седеют - с висков. А я, как говорится, сразу по всей башке занялся. Не успеешь оглянуться, как придёт она, костлявая, постучит костяшкой по темени и скажет: финита ля комедия...
Солтан воспользовался грустной минутой, нырнул под стол, достал оттуда ещё одну бутылку коньяка, торопливо выдернул пробку, предварительно пощекотав её штопором, и разлил по стаканам коньяк. Затем он очень торжественно поднялся и произнёс витиеватый кавказский тост:
– Дорогие дурузья! Наш горный народ - ощень гостеприимный народ. Наш край - ощень богатый край, самый красивый край. Я думаю, в хорошее место пылахой щеловек не приедет. Как этот скыромный бокал открыт горным вершинам, где парят орлы, так пусть и наши сердца будут открыты друг другу. С этим маленьким бокалом, но с большим чувством уважения и признательности я поднимаю свой стакан за наших дорогих гостей. Которые к нам приехали на Домбайскую поляну.
– Солтан повёл своим стаканом в сторону Лашука и Шувалова, каждому из них почтительно кивнув, чтобы было понятно, кого он имеет в виду.
– Пусть в вашей кипущей жизни будет удача, пусть всё будет хорошо и счастье. Пусть вы, Григорий Степанович, и вы, Андрей Николаевич, ваши родные, белизкие и дурузья не знают горя никакой. Пусть будет успех. И пусть мы не раз соберёмся за этим столом. Пусть будет мир во всём мире. Саулук ючун! Это по нашему, на карачаевском языке, значит: за здравие.