Домбайский вальс
Шрифт:
чтобы заказать в Пятигорске такую клеёнку!
Лашук шумно потёр ладони и потрогал ими покрасневшие уши.
– Всё-ж-ки, как говорится, холодно, - сказал он, обронив губу.
– Сейчас, сейчас, товарищ пердседатель, дорогой Григорий Степанович, - многозначительно проговорил Солтан, продолжая необычайно приветливо улыбаться и освещая золотом своих зубов праздничный стол.
– Давай, давай действуй!
– одобрил Лашук намерения Солтана.
– Только учти, чтоб ни-ни! Никаких
– Мы это перкрасно знаем, товарищ пердседатель. И всегда хорошо помним. Честное слово, ничего особенного, слава аллаху. Что бог послал. Чем богаты, тем и рады.
– Садитесь, садитесь, Григорий Степанович. Андрей Николаевич, садитесь, - торопливо говорил Левич, суетливо расставляя стулья.
Солтан проворно достал, делая вид, что немного опасается наигранного гнева начальства, откуда-то из-под стола бутылку коньяка, умело ввинтил штопор в пробку, зажав бутылку меж колен, вытянул пробку, со звуком вытаскивания конём копыта из грязи, и стал разливать по гранёным стаканам хмельной напиток, похожий на крепко заваренный чай, вкусно булькая. При этом он игриво приговаривал:
– И раз. И два. И три. И четыре - самый раз, ол-лай.
– С морозца, Григорий Степанович, - поспешил вставить Левич.
– Армянский!
– с удовлетворением отметил Лашук, поглаживая узкую бутылку, словно колено восточной красавицы.
"Хоть пожрать как следует, - подумал Шувалов, разгибая в кармане скрепку.
– Надо не забыть про лыжи спросить"
– Я предлагаю тост, - торжественно начал Левич, стремительно вставая со своего стула, - за нашего председателя, за нашего дорогого гостя, Григория Степановича! Григорий Степанович, от чистого сердца. Без лести, без подхалимства. Честно. Клянусь вам всеми фибрами души.
– Зачем это? Почему? Нет. Так дело не пойдёт. Зачем ещё?
– пробовал возразить Лашук, недовольно хмурясь, делая вид, что ему эти слова не по душе.
– Что же это получается? Вроде как культ личности. А? Верно я говорю, Андрей Михайлович?
– Николаевич, - поправил его Шувалов, устало улыбаясь криво.
– Тьфу ты пропасть, прости господи! Извини, Андрей Николаевич! Память ни к чёрту. Как говорится, пенсионная. Нет, братцы мои. Куль, культ, культ! Это не дело, непорядок это. Так не годится. Прямо скажу, ни в какие ворота. Давайте лучше за успехи в работе и всё такое.
– Нет, нет, нет!
– взвизгнул Левич. И весь потянулся к Лушаку через стол.
– У нас теперь культа нет, Григорий Степанович, у нас теперь авторитет.
– Он норовил всё стукнуть своим стаканом стакан Лашука, а тот очень ловко отводил руку, будто играл в кошки-мышки.
– По нашему кавказскому обычаю первый тост всегда за гостя. Такой закон гор. Нарушать закон никак нельзя, ол-лай, - поддакнул Солтан своему бравому начальнику. Его красное лицо налилось дополнительной кровью необыкновенного восторга, что сделало сияние его зубов
Шувалов молча приподнял свой стакан и послал исподлобья Лашуку приветственный взгляд, полный сарказма.
– Ну, ладно, - сдался Лашук.
– Раз вы все заодно, я уступаю подавляющему большинству.
– И, запрокинув голову, залпом осушил свой стакан, как будто пил водку.
Не дыша, он поискал на столе вилкой и подцепил солёный огурец, мокрый, лоснящийся, болотного цвета. Отгрыз кусочек-другой. Мутный сок брызнул на клеёнку и осел там каплями. Потянуло запахом сырой бочки, рассола, смородинного листа, укропа и чеснока. Лашук гулко шлёпнул губой и причмокнул, зажмурившись.
– Хорош, стервец!
– похвалил он.
– Всё-ж-ки, как говорится, французский коньяк против нашего армянского "пять звёзд" не устоит.
– Не устоит, Григорий Степанович, - подтвердил Левич, урча и разрывая руками кусок молодого барашка, просто сваренного в кипятке. С мяса на клеёнку по его рукам стекал то ли сок, то ли жир.
– Кюший, товарещ пердседатель, - сказал улыбчивый Солтан и подвинул блюдо с серыми колбасками-пузырями, ближе к Лашуку.
– Кюший, кюшай! Свежий сохта. Перелесть! Объяденье!
– О! Это, признаться, я люблю. Прямо не в бровь, а в кровь!
– с новой силой заурчал Лашук и вонзил большие жёлтые зубы в бараний желудок, наполненный чуть дымящимся пахучим ливером, источающим сумасшедший аромат, от которого кружилась голова.
– Действительно, очень вкусно, - произнёс Шувалов, пытаясь орудовать ножом и вилкой.
– Да ты руками, руками, Андрюша. Брось эти реверансы, честное слово. Руками оно значительно вкуснее, - посоветовал Левич и макнул кус разварившейся баранины в миску с тузлуком, от которого распространялся острый, возбуждающий запах чеснока и перца, заключённый в айране.
– Ол-лай! Слава аллаху! Наш народ - полукочевой народ, он привык кюшить руками...
– начал было Солтан, сияя золотом зубов, но Левич незаметно толкнул его локтем в бок.
– Ты наливай, наливай! Каждый сверчок знай свой шесток.
Солтан приподнялся над столом и разлил оставшийся в бутылке коньяк по стаканам. Он не рассчитал и в последний (самому себе) налил заметно меньше, чем в остальные.
– Так не годится, Солтан, брат ты мой, - заметил Лашук.
– Надо, как говорится, чтоб всем и каждому поровну.
Солтан расплылся в широкой улыбке, светя золотом зубов, и стал переливать из стакана в стакан, пока везде не стало одинаково.
Гладко причёсанная официантка в кокошнике и удивительно белом халате, на котором отчётливо были видны складки от глажения утюгом, внесла поднос "хохлому" с румяными круглыми лепёшками, похожими на большие ватрушки. В центре каждой лепёшки, на запёкшейся корочке мясного фарша, лежал и таял, растекаясь от сливочного счастья, щедрый кусок бледно-жёлтого масла.