Домик с крокодилами
Шрифт:
– Пельмени! – заорал Вася. – Что мне с ними делать?!
– Варить!
– Мы все не съедим!
– Ищи гостей!
– Где?!
– Откуда я знаю?!!
Бросив противени, Вася умчался, и пока я варила эти чёртовы пельмени, раздобыл где-то толпу студентов.
Как они жрали! У них была сессия или что-то вроде того… Молодые желудки требовали еды, водки и секса. Наш дом до утра превратился в вертеп. Я удрала на чердак к Васе, и там, на рассвете, он мне признался, что никогда в жизни больше не будет лепить пельмени.
– Плюнь, – зевнула я, лёжа на куче соломы. – Если один раз не случилось холодильника, это не значит, что
Этой ночью я не мучилась мыслями о Бизе и о себе. Под вопли, стоны и песни студентов меня вдруг прорвала пошлая откровенность, и я выложила этому кулинару-Васе историю своего приезда сюда. Я рассказала про Прохора, про Бизона, про бандитов, про Чусов-лэнд, про алчного сторожа и про берданку, заряженную двенадцатым калибром.
Зачем?!
Думаю, от одиночества, раздиравшего душу. Думаю, от обиды за «страшную, грязную, в кандалах». Думаю, от тоски по той страстной, колючей любви, которая проходит как насморк. Думаю, из чувства мести Бизону я вывернула себя наизнанку перед каким-то Васей.
– Сколько лет мальчишке, которого похитили? – спросил Вася, лежавший на другой куче соломы, у противоположного свода крыши.
– Не знаю. Наверное, маленький, но не очень.
– Думал, хоть в отпуске отдохну, – вздохнул Вася.
Я не поняла, к чему он это сказал. Впрочем, мне было плевать. Вася – случайный попутчик, которого я не собиралась больше встречать на своём жизненном пути.
Ровно в восемь утра я позвонила в ворота виллы Громовых.
– Кто? – спросил домофон.
– Мне Никас назначил встречу на восемь часов утра.
Домофон зашуршал, закашлял, замолк на некоторое время, и калитка бесшумно открылась. Я пошла по дорожке к дому, очень надеясь, что Бизя до сих пор торчит на Лохматой горке, а не наблюдает за мной из окна.
Огромный парень, наверное, охранник, глядя преданными глазами, проводил меня в просторную комнату, судя по обстановке – гостиную. В глубоком кресле расслабленно сидел атлетического сложения длинноволосый блондин со слащавой внешностью, на которую больше падки мужчины определённой ориентации, чем женщины.
– Здравствуйте, – сказала я, когда охранник вышел и закрыл за собой дверь. – Вы Никас?
Блондин кивнул, губы его вдруг задрожали, а глаза мгновенно покраснели и увлажнились. Он отвернулся, промокнул глаза носовым платком, который очень кстати лежал у него в кармане джинсов, и повернулся ко мне.
Много позёрства было в этом показном горе, ей-богу, много… А, может, я очерствела к людям, и мне любые проявления чувств кажутся показушными и неискренними?!
– Здравствуйте, Элла, – хрипло поприветствовал меня Никас.
Нет, пожалуй, и правда горюет, решила я. Ему больно и страшно за сына. У меня нет детей и, наверное, мне многого не понять.
Не дожидаясь приглашения, я села напротив него на диван.
– Вы хотели о чём-то поговорить? – Он опять промокнул платком набрякшие слезами глаза и закурил длинную чёрную сигарету. – Ничего, если я буду курить?
– Курите, – кивнула я. – Не имею ничего против сигаретного дыма. Я пришла поговорить о вашем сыне. Сразу скажу, я делаю это ради…
– Хотите собрать материал для очередной своей книжки? – с усмешкой перебил он меня.
– Уверяю вас, если бы я таким образом писала свои детективы, меня бы никто не читал. Художественный вымысел, как правило, не имеет ничего общего со скучной, грубой действительностью. – Я достала из сумки
– Ладно, простите, – махнул Никас рукой. – Какая разница для чего вы это делаете? Главное, хотите помочь. Спрашивайте, что хотите. – Он сбросил пепел в руку, и протянул её мне, чтобы я тоже так сделала.
Этот жест мне понравился. Я почувствовала к Никасу искреннюю симпатию. Просто не люблю, когда картинно промакивают платочком глаза, но с другой стороны, у меня никогда не похищали ребёнка, и, может быть, я сама то и делала бы, что промакивала глаза…
Стряхнув ему в горсть пепел, я пересела поближе к Никасу – в соседнее кресло.
– Можно на ты?
– Конечно.
– Скажи, Никас, ты кого-нибудь подозреваешь в похищении своего сына?
Он затянулся глубоко-глубоко, – глубже некуда – и так же глубоко задумался.
– Нет. Нет и нет! Версия только одна – это сделали те, кому насолил ваш муж. Похищение Прохора – просто месть за его наглое, вызывающее поведение. Поэтому пока и требований выкупа нет.
– А их нет?
– Никто не звонил, – пожал он плечами. – Боюсь говорить об этом, но Прохора, скорее всего, уже нет в живых. – Никас опять схватился за платок, но передумал, сунул его в карман и заговорил – быстро, торопливо и с такой обезоруживающей откровенностью, словно боялся не успеть выговориться. – Понимаешь, Прохор мой первый ребёнок! Ирма родила его в тридцать девять, и, наверное, поэтому у него задержка в развитии. Я не знаю точно, какой у сына диагноз, Ирма не говорила, но ты знаешь, как любят странных, немного ненормальных детей?!! Знаешь, как к ним привязываются?!! Их любят очень сильно, до боли в сердце, до сумасшествия! К ним привязываются так, что жизни не мыслят без этого маленького существа! Я понял это только тогда, когда осознал, что могу никогда не увидеть Прохора. Да, он иногда раздражал меня своей пугливостью и забитостью, да, я злился, что у всех дети как дети, а я со своим даже не могу прогуляться в парке, потому что при виде людей он норовит забраться под лавочку, да, я обижался, что Ирма совсем свихнулась на проблеме воспитания Прохора и совсем не обращает внимания на меня. Но видит бог… – Никас тупо уставился в горсть с пеплом. – Видит бог, я сам не знал, как люблю своего сына! Я люблю его гораздо больше, чем любил бы, если бы он был нормальным ребёнком. Он… он такой трогательный в своей недоразвитости, такой ранимый… Наверняка, его даже не пришлось убивать. Проша умер от одного вида бандитов. – Никас вытряхнул пепел из руки прямо на ковёр, схватился за голову и зарыдал – беззвучно, закрыв руками лицо.
Большей боли, большего отчаяния я в жизни не видела. Мне стало стыдно, что я подозревала его в неискренности и дешёвой игре.
– Простите, – сказал он, отрывая руки от мокрого, красного лица. – Если бы я знал, куда бежать, кому платить… Я бы всё отдал, всё – сердце, печень, мозг, о деньгах я даже не говорю. Но никто не звонит! Никто ничего не просит за Прохора! Не выдвигает никаких требований!!! Это может означать только одно…
– Времени прошло слишком мало, – мрачно сказала я. – Обычно похитители дают дойти родственникам до крайней точки отчаяния, ощутить всю горечь потери. И только потом называют сумму выкупа.