Домик в деревне
Шрифт:
— Девочка в крайне тяжелом состоянии. Мы делаем все, что в наших силах, — мрачно произнес врач, удерживая Юлю за плечо. — Вы попали в автомобильную аварию. Помните?
— Да… — Юля тяжело сглотнула. — В соседнем ряду машина вильнула в нашу сторону… Мы перевернулись.
— Дать Вам воды? Пару глотков можно.
Девушка кивнула. Врач позволил ей сделать пару глотков из поилки. Юле полегчало. Ответив на вопросы доктора, она совсем обессилила. Попыталась еще расспросить о Лерке, но он ввел в вену какое-то лекарство, и девушка снова провалилась в темноту.
Просыпалась она тяжело, словно прорывалась сквозь
Когда девушка наконец открыла глаза, была глубокая ночь. Голова болела и кружилась, но все же Юля чувствовала себя гораздо лучше, чем в прошлый раз. Сняв с себя датчики, девушка с трудом села. К горлу подступила тошнота, в области груди и спины разливалась тянущая, пульсирующая боль. Порадовавшись краем сознания, что ноги не сломаны, она спустила их на пол. Голова кружилась неимоверно. Перетянутая бинтами грудь не позволяла нормально дышать. Загипсованная рука нещадно ныла и дергала тупой болью. Старательно игнорируя недомогание и все сильнее разливавшуюся по телу слабость, девушка поискала глазами, что можно на себя накинуть. Ничего не найдя, она, закусив губу и превозмогая боль, слабой рукой потянула на себя простынь. Та была заправлена хорошо, и у Юли не хватало сил вытащить ее из-под матраца.
По щекам покатились слезы от слабости и бессилия. В груди зажгло, стало трудно дышать. За дверью послышались торопливые шаги, и та резко распахнулась, ударившись о стену. В комнату влетели врач и медсестра, мгновенно кинувшиеся к ней.
— Да ты что творишь, ненормальная? На тот свет захотела? — закричал на нее врач, силой укладывая девушку обратно. — Тебя в кому ввести, что ли, чтобы ты лежала спокойно?
— Моя дочь… — прошептала Юля пересохшими губами.
— Ты ей ничем не поможешь, а сама угробишься! Девочка в коме, она тебя даже не услышит! — ругался врач. — Лежи, и не мешай нам вытягивать вас обоих!
— Мне надо к дочери… — уже не в силах противиться вновь устанавливающим датчики медикам, с трудом проговорила Юля.
— Тебе надо попытаться выжить! — зло отозвался доктор. — Лежи и не рыпайся! Иначе я ни за что не ручаюсь! — взглянув на показания вновь заработавших мониторов, он выругался. — Еще один вояж, и ты труп, поняла? Сутки динамики псу под хвост! Снотворного ей вколите, и пусть спит. Я не волшебник, черт побери! — доктор ругался, не выбирая выражений. Юля вновь провалилась во тьму.
Она не знала, сколько времени проспала. То просыпаясь, то вновь погружаясь во тьму, Юля помнила, что ей давали попить, помнила перевязку, помнила, что у нее настойчиво что-то спрашивали. Ей становилось то хуже, то немного лучше. Она временами чувствовала слабые уколы, пару раз ее тормошили врачи, громко что-то говоря и требуя открыть глаза. Но окончательно вырваться из этого вязкого, полубессознательного состояния она никак не могла.
Настойчивое, но очень тихое мурлыканье выдернуло девушку из забытья. Она не сразу поняла, что кто-то мягкой лапой пытается открыть ей глаза, гладит по голове. Спустя пару минут Юля почувствовала, что туман, не позволяющий ей четко соображать, пропал. Слабость оставалась, но, сцепив зубы, девушка села. Сняла с себя датчики, кое-как пальцами загипсованной руки выдернула капельницу. Переждав головокружение,
Кот серой тенью скользнул на пол и поспешил к двери, трогая ее лапой. Заурчав, обернулся на девушку, глядя на нее вопросительным взглядом — мол, дойдешь?
Юля, медленно переставляя босые ноги, старательно удерживая равновесие и не обращая внимания на боль, пошла за котом. Скользнув в коридор, кот медленно, но уверенно пошел мимо дверей, постоянно оглядываясь на девушку. Та, держась за стену и сжав зубы, упрямо шла за ним.
Наконец, повернув к одной из дверей, кот остановился и заскреб по ней лапой. Юля подошла и толкнула ее.
На большой кровати, в маске, опутанная проводами и капельницами, лежала Лерка. Голова девочки была перебинтована, из груди, стянутой бинтами, и из живота, заклеенного в нескольких местах послеоперационным пластырем, торчали дренажные трубки. Рука и обе ноги на вытяжке. Лицо было опухшим, сине-багрового цвета, с черными полосами обработанных зеленкой, местами зашитых ран.
Всхлипнув от ужаса и жалости, Юля перевела взгляд на тревожно запищавший монитор. На нем привычная кривая линия начала давать перебои, все реже и реже отмечая каждый удар сердца. Вновь взглянув на дочь, девушка в ужасе увидела сидящую на ее кровати ту самую девочку.
— Арина? — схватившись за горло, прохрипела Юля.
— Узнала, наконец, — усмехнувшись, отозвалась девочка. — Спросить меня хочешь? — полувопросительно, полуутвердительно произнесла девочка, склонив курчавую головку набок и глядя на Юлю темными умными глазами. — Так спрашивай. Отвечу. И лжу возводить не стану.
— Лера? — метнувшись взглядом к тревожно пищащему монитору, Юля с мольбой взглянула на сидящую на кровати девочку. Та, вздохнув, отрицательно покачала головой.
— Почему? — по мертвенно бледным, с яркими синяками щекам Юли слезы проложили мокрые дорожки. — Почему мы?
— Гордость. Жадность. Нежелание слышать и слушать. Неверие, — медленно, тихо и скорбно проговорила Аринка. Юля попыталась что-то сказать, но девочка подняла руку в останавливающем жесте. — У нас мало времени. Если хочешь услышать, слушай и не перебивай.
— То, о чем тебе говорили люди — чистая правда. Испокон веков в деревнях селились колдовки, богами одаренные. Но не просто так им дар был дан. Каждая должна была жизнь беречь, людям помогать. Им же поручались на воспитание и сохранение малые огневки — девочки, особо богами отмеченные, от огня рожденные, от него же и силу свою черпавшие. А сил эти девочки имели много. Очень. Колдовки и сотой части их силы не ведали.
Но мудрые боги посылали огневок на землю лишь перед бедой великою, смертью большому числу людей грозящею. Посылали с любовью огромной и справедливостью в сердце — могли огневки и карать, и миловать. Но, даже несмотря на то, что огневка могла и гневаться, и завет для нее был лишь один — жизнь за жизнь, она и любви была полна к людям. Иначе никак — как защищать станет, ежели любви знать не будет?
Но всегда, во все времена, большая часть огневок, дарованных богами, гибла.
И вот более ста лет тому начали рождаться огневки в большом количестве. Знающие люди шептались, склонив голову: «Беда грядет большая, великая». Только знающих тех было мало. Очень мало.