Доминион
Шрифт:
Гуляя по коридорам замка, Конрад чувствовал, как ворочается в нем страх. Здесь все напоминало о его наследии, о том, кто он и что он. Портреты Влада и Изабеллы висели оскверненные, исполосованные ножами, в погнутых золоченых рамах. Галерея превращенных в лохмотья холстов насмехалась над мертвыми. Конрад не гордился тем, что он потомок Влада. Влад потерпел поражение. Он пал жертвой одной из главных человеческих слабостей: любви. Это его и сгубило. Конрад такого не допустит. Это единственное обещание, которое он дал себе. Он не потерпит неудачи.
Страх полезен, он дает силы человеку, в сердце которого
Конрад вгляделся в сгнивший лик своего прародителя, обрамленный расщепленной рамой. Нож рассек холст яростным крестом, разбив изображение на четыре ломаных ромба. Тщеславный Влад окружил себя своими подобиями, чтобы масляные краски напоминали ему о его существовании. Звери внутри них не были похожи друг на друга. Влад носил свою холодную надменность, как саван, как защитный экран, но в конце концов, столкнувшись с насмешками обычного смертного, поддался гневу, и гнев этот стал его погибелью. Мертвый граф забыл простой урок страха. Сохрани он хотя бы унцию страха для своего врага, то никогда не пал бы от руки верховного теогониста. Главный грех Влада состоял в том, что он поверил в свое бессмертие. К этому его привело тщеславие. Он позволил себе поверить, что он особенный.
И забыл одну истину: даже мертвый может умереть, и такой смерти стоит бояться.
Конрад отвернулся от портрета и продолжил в одиночестве обходить древний замок.
Здесь, конечно, жили призраки, задержавшиеся надолго воспоминания. Ему чудился смех подданных Влада, эхом проносящийся по покоям, но, распахивая двери, Конрад обнаруживал лишь пустую комнату и пыль — много пыли. Женское хихиканье и похотливые возгласы распалившихся мужчин обращались в ничто, стоило только закрыть створки и отправиться дальше.
Да, он был один, но истинного одиночества не ведал. Призраки побежденных метались по старому замку, верные камням, которые называли домом. Конечно, почти постоянно рядом сновали и люди, слуги и льстецы, готовые кланяться и потакать всем капризам хозяина.
Любопытное получалось раздвоение. Конрад страстно желал того самого общества, в котором чувствовал себя таким одиноким и заброшенным.
А потом еще этот скот со своими жалкими проблемами. Они кишат, как вши в волосах оборванца, пресмыкаются, ищут в нем свое спасение.
А он не спаситель. Ни для кого.
Итак, пока они молят о милости и взывают к его мудрости, чтобы урегулировать права на спорные земли и пастбища, или просят возмещения убытков от глупых краж хлеба и молока, он чувствует, как медленно сходит с ума. Ему плевать на них и их заботы. Они — скот. Они существуют, чтобы ими питаться.
Почему Влад считал, что на них стоит тратить время, Конрад понятия не имел. Возможно, мертвого графа развлекала игра в хозяина и властелина? Конрад не находил подобные забавы увлекательными, по крайней мере, когда они требовали его непосредственного участия. Смена правил игры дает некоторые интересные возможности. Импровизация —
Конрад наслаждался своей репутацией жестокого графа, даже сам пестовал ее: это ставило людское отребье на место и ясно давало понять родне, кто тут главный.
Конрад спустился по мраморной лестнице и прошел по главному залу, набитому кающимися грешниками, не обращая внимания на мольбы и тянущиеся руки, старающиеся прикоснуться к нему. Он пребывал не в том настроении, чтобы нюхать немытый скот, — они воняли, весь дом пропах испарениями грязных тел. Посреди зала Конрад остановился, представляя себе вспыхнувший тут пожар и объятый пламенем, сгорающий дотла скот. Что там говорят об очищающем огне? Улыбаясь, граф продолжил путь.
Комната, которую он искал, была сокрыта глубоко в недрах старого замка, под погребами и темницами, даже под склепами. Когда-то, возможно, здесь располагалась сокровищница, во теперь покои стали своего рода галереей ужаса. Тридцать отрубленных голов в различной степени разложения торчали на воткнутых в землю, по три в ряд, кольях. Конрад знал тут всех — знал настолько хорошо, чтобы собственноручно убить их. Годами собиралась эта коллекция трофеев — голов тех, кто подвел его. Ему приносило мрачное удовлетворение осознание того, что в смерти они принадлежат ему.
Он заглядывал в эту каморку регулярно, делясь с молчаливой публикой своими мыслями, раскладывая идеи по полочкам, ища изъяны в ходе рассуждений. Проговаривание вслух помогало, и выступать перед слушателями было легче.
Только вот недавно они начали отвечать.
Сперва это было слово или два, он даже сомневался, что вообще слышал что-то. Однако несколько коротких слов вскоре переросли в целые фразы. Конрад отмахивался от шепотков «убийца» и «изверг», но невольно внимал беседам голов об изменах и предательстве.
— Все еще жив? — прошипел голос Йоханнеса Шафера.
— Да, — ответил Конрад, прикрывая дверь.
— Удивительно, — усмехнулся череп Бернхольдта Брехта. Брехт находился тут дольше всех, его гладкая, опаленная отнявшим у вампира жизнь пламенем кожа натянулась, как на барабане. — Мы тут, внизу, кое-что слышим, знаешь ли.
— Ты запер нас во тьме, но мы все еще слышим шепот.
Голоса сливались в безумный хор, слова переплетались, звуки, перемешивающиеся друг с другом, были хрупки и неотчетливы. Конрад едва разбирал их.
— Мы знаем самые страшные тайны тех, кто рядом с тобой.
— Ты окружил себя людьми, говорящими то, что ты хочешь слышать, но за твоей спиной они строят козни, планируют твое свержение.
— Ты слишком доверяешь тем, кто твердит то, что ты от них ждешь, и никто не дает тебе хороших советов. Ты любишь подхалимов и не обращаешь внимания на преданных служак. Это приблизит твой конец.
— Не задирай нос, мертвец. Скоро ты станешь таким же, как мы, тебя насадят на кол и оставят гнить, и Морр заберет твою душу.