Домой до темноты
Шрифт:
— Я чуть не заснула, тебя дожидаясь.
— Гони пятнашку.
— Сколько?!
— Кофе с плюшкой и два часа в Сети…
— Какие два? Я с работы вышла в начале шестого.
— Пятнадцать, крошка.
— Хер с бугра тебе крошка!
Джелли шваркнула на стойку десятку, но хмырь не спускал с нее тяжелого взгляда, и она нехотя добавила еще пять баксов. Хассан вечно облапошивает дамочек, но с ней это больше не пройдет.
Она показала говнюку средний палец и, одарив слащавой улыбкой, вышла в жару и шум Флэтбуш-авеню.
Пришлось выбирать: либо нырнуть в угловой мини-маркет за содовой, либо
Ладно, репетиция подождет до завтра.
Приезжая поупражняться, чаще всего Джелли оставалась обедать, и соблазнительная мамина стряпня служила дополнительной мотивацией для дальнейших занятий музыкой. Когда-нибудь у нее появится собственный инструмент, мечтала Джелли, и не какая-то бренчалка, а что-нибудь вроде чудесного старинного кабинетного рояля «Chas. M. Stieff», на котором она играла в детстве, — такой звук современным пианино даже не снился.
Джелли медленно брела по улице; в наушниках МРЗ-плеера звучали замысловатые фразы анданте, и она мысленно следила за ними по партитуре, точно зная момент, когда перевернуть воображаемую страницу. Оттачивать технику, играть упражнения и гаммы — вот что ей нужно, а не забавляться с чертовым компьютером. Она все еще злилась на себя за то, что просвистала пятнадцать баксов — половину денег, отложенных для оплаты учителя музыки, миссис Като.
Словно на «русских горках», настроение то взлетало в беспечность, то ухало в уныние. Всего-то хотела — проверить почту, но вдруг объявился Эд, она разболталась и как-то забыла о времени. Блин, ведь вранье об отъезде в Вашингтон с тем и затевалось, чтобы дать себе передышку в ситуации, которая, ежу понятно, была нездоровой.
Джелли выдернула наушники и улыбнулась. Перед входом в метро она разглядела Тачел — подруга старалась держаться подальше от ямайцев в припаркованном у обочины старом «понтиаке», из которого наяривал даб-микс. Высокая и щедро одаренная формами, составлявшими ее гордость, шоколадная Тачел была в облегающих белых джинсах и алом топике, который подчеркивал ее богатство, заявляя: вот что бывает, если попросить у Бога титьки. Она изнывала от жары. Вся эта сцена казалась необъяснимо забавной и милой.
Поравнявшись с подругой, Джелли дурашливо исполнила нечто вроде сальсы и засмеялась.
— Рехнулась, что ли? — буркнула Тачел.
— Просто рада тебя видеть.
Подруга закатила глаза.
— Че так долго? Опоздаем же на концерт.
— Была у матери, заигралась и проглядела время.
Вранье слетело с языка удивительно легко. С Тачел они дружили еще со школы и могли рассказать друг другу почти обо всем. Обе не умели долго хранить секреты, однако Джелли не удосужилась поведать о том, что по-прежнему общается с англичанином, который не оставляет ее в покое, но все настойчивее предлагает увидеться живьем. Она боялась, что подруга ее высмеет.
Конечно, лучшим решением было бы удалить Эда Листера, просто вычеркнув его из списка контактов. Не получалось. Она сочувствовала его горю и ничего от него не ждала (Эд опять заговорил о Париже, намекнув, что мог бы помочь
Джелли ответила, что справится сама либо вообще похерит затею.
Во время разговора она глянула, что это за отель «Чиприани». Небольшие номера выглядели славно, только непонятно, с ванной они или без.
Тачел смерила ее взглядом:
— Не знай я тебя, решила бы, ты со свиданки.
Джелли покачала головой, боясь, что слова прозвучат фальшиво. Подруга видела ее насквозь. Они направились в душный сумрак подземки.
— Что ж, если это не любовь, — сказала Тачел, — значит, вам, девушка, надо срочно перепихнуться.
Загрохотал приближавшийся поезд.
— Тише ты! — Джелли напоследок окинула взглядом улицу. — Проблема не столь запущена, чтобы ее не решил комплект батареек.
Ямайцы в ржавом «понтиаке» укатили, скрывшись в лучах заходящего солнца; похожее на карнавальный буй, светило опускало свою сверкающую задницу на Оушен-бульвар. Поезд манхэттенской линии «Д» с шипеньем распахнул двери.
— Кстати, угадай, кто вернулся? — прогудела Тачел. — Спрашивал о тебе.
15
Париж
Чтобы никто не мешал, Сам Меткаф заперлась в кабинке вокзального туалета. Устроив ноутбук на коленях, она сидела на крышке унитаза и вглядывалась в фотографию, заполнившую экран. Классический отпускной снимок был сделан два часа назад в венском парке: жизнерадостные Ферн и Балф Риверс в вальсирующей позе застыли перед памятником Иоганну Штраусу.
Высокий Балф, хищный красавец в стиле Сэма Шепарда, [41] и маленькая изящная Ферн со скукоженной мордочкой пекинеса представляли странную пару. Однако Сам интересовали не попутчики и не золоченая статуя композитора, под аркой с резвящимися нимфами играющего на скрипке. Внимание приковала фигура на заднем плане.
Скользнув курсором по экскурсантам в тени памятника, Сам увеличила смазанное изображение человека, покидавшего группу. Именно вороватость его движений привлекла внимание. Увеличенная до двухсот процентов, картинка развалилась на нечитаемые пиксели, и Сам уменьшила масштаб до ста пятидесяти, удовольствовавшись точечным эффектом. Фигура мужчины, частично перекрытая постаментом, была не в фокусе; он отвернулся… лица не разглядеть.
41
Сэм Шепард (р. 1943) — американский драматург и актер.
Но что-то в нем казалось знакомым.
За время беззаботной поездки по Северной Италии Сам сделала кучу фотографий, которые каждый вечер сбрасывала в компьютер, озаглавливая папки по названиям тех мест, где они останавливались: «Тревизо», «Падуя», «Асоло», «Грац».
Откинув с глаз челку, она щелкнула по первому альбому и запустила режим слайд-шоу. Времени было в обрез. Ночной парижский поезд уходил через тридцать пять минут, и Риверсы, наверное, уже беспокоились. Но если и впрямь кто-то за ней следил — в животе екало в ритме менявшихся слайдов, — был слабый шанс, что этот человек попал в кадр.