Домой приведет тебя дьявол

Иглесиас Габино

Улыбка исчезла с его лица. Он не шутил.

– Мне не нравится быть застреленным. Но мне нужно знать еще одну вещь, и я надеюсь, ты ответишь на мой вопрос, потому что он охрененно важный. Сколько…

– Doscientos mil cada uno.

Doscientos mil cada uno. Двести тысяч долларов каждому. Кэшем. За одно дело. Ни хрена себе.

Брайан и Хуанка уже упоминали деньги. Оба сказали, что денег много, но теперь я впервые услышал, сколько получит каждый из нас. Двести тысяч долларов за убийство нескольких наркоконтрабандистов. Двести тысяч долларов, отобранных у преступников, которые наводняют улицы ядом. Двести тысяч долларов – такой суммы я в жизни не видел. Таких денег я бы в жизни не заработал за десятилетия долгих присутственных часов, просиживая штаны на какой-нибудь

говеной работенке. Двухсот тысяч долларов будет достаточно, чтобы покинуть Остин, предложить Мелисе начать все заново и купить домик в Мэне, или в Вермонте, или в любом другом из множества мест с приятными улицами, на которых высажены деревья, какие можно увидеть на открытках и по телику. Двести тысяч долларов – о таких деньгах я даже мечтать не осмеливался. Нищета – это не финансовое состояние, это состояние мозгов. Она разрушает тебя. Каждое препятствие подталкивает тебя к мысли, что ты и не заслуживаешь ничего лучшего, потому что грош тебе цена. Мелиса заслуживала лучшего. Я заслуживал лучшего. Анита заслуживала лучшего. Двести тысяч долларов превращали говеную идею в моей голове в нечто гораздо лучшее, потому что этих денег хватило бы свободно дышать какое-то время и пожить получше, как мы того заслуживали.

А может, все будет наоборот. Может быть, это будет двести тысяч долларов за пулю в голову.

– Окей, скажем так, деньги мне нужны. Скажем так, я подписываюсь на это дело. Участники: ты, Брайан, я. А кто еще?

– Брайан, ты и я. И все. Ты же не хочешь отдавать кому-то еще от своей доли, верно? Когда мы отдадим Васкесу его долю, мы втроем забираем то, что причитается нам, и уносим ноги. Toman la lana y se hacen los fantasmas mudos por el resto de sus vidas [80] .

80

Мы берем свои бабки и на всю оставшуюся жизнь превращаемся в немых призраков (исп.).

– Постой, – сказал Брайан, – последнее я не понял.

– Он сказал, что, когда мы получим нашу долю, мы должны будем исчезнуть и превратиться в немых призраков до конца дней.

– Черт побери, с такой кучей денег в кармане я готов и на большее. Хочешь призрака – я дам тебе призрака. А еще я могу изобразить ведьму, зомби, вампира и какого-нибудь долбаного оборотня, который будет играть в кости, пока я уношу ноги из этого городишки.

– Я тебе соберу все что нужно, – сказала Стефани. Брайан подошел к ней, поцеловал ее в лоб, обнял за плечи.

Запланированное двукратное пересечение границы казалось не лучшим выбором: выставлять троих человек против бог знает какого количества. Похоже на смертный приговор. И я не знал, зачем нам нужно тащиться к Васкесу, перед тем как все пойдет прахом. А то оружие, за которым мы ехали, вполне вероятно, не будет стоить и затрат на поездку.

– А ехать к Хуаресу есть нужда?

– Абсолютная.

– Почему?

Хуанка снова улыбнулся.

– Опять слишком много вопросов, guey [81] . Ты мне так и не сказал – ты участвуешь или нет.

81

Чувак (исп.).

– Участвую.

– Он участвует! – сказал Брайан. Он отпустил Стефани, подошел ко мне, похлопал по спине.

– Помни, что я тебе сказал, парень: если обманешь, получишь от меня пулю в голову.

После того как я был так близок к смерти, пока она травила Аниту, и чувствовал, что меня здесь больше ничто не держит, обретение чего-то такого, что пробуждает в тебе интерес к жизни, дало мне ощущение… чего-то, чувство, что жить – это не даром тратить время.

– Я услышал тебя с первого раза и не сомневаюсь в твоих словах. Однако, если ты лелеешь планы использовать меня и кинуть, то пуля будет у тебя в голове. Я в последнее время набил на этом руку.

Губы Хуанки искривились в улыбке.

– Би, мне нравится этот сукин сын, – сказал Хуанка, обращаясь к Брайану и показывая на меня. Он сделал несколько шагов ко мне. Я думал,

он сейчас достанет пистолет и пристрелит меня, но он только выставил вперед ладонь. Мы обменялись рукопожатием.

– Las cuentas claras conservan amistades.

Я что-то подобное слышал всю мою жизнь. Это можно было перевести следующим образом: чистые аккаунты сохраняют дружбу, но есть идиома, которая ближе к истинному значению этих слов: хорошие заборы – залог хороших соседей.

– Мы отправляемся в пятницу. Времени у вас будет достаточно, чтобы… подготовиться или что уж там вам нужно. Я приеду за вами рано утром.

Я посмотрел на Брайана. Он кивал, и вид у него был такой, будто он прямо сейчас готов отправиться в путь. В некотором роде я тоже был готов. Я не верил Хуанке, и это дело вполне могло оказаться самоубийственным, но в прошлом я брался и за меньшее, а теперь и возможные последствия меня волновали меньше, чем прежде.

Двести тысяч долларов. До хрена денег. Достаточно, чтобы я мог начать жить заново вдали от того, что преследовало меня. Может, где-нибудь, где зимой выпадает снег и люди здороваются друг с другом на улице. Мой мозг опять показал мне приятный маленький дом с белым забором и огромным деревом перед ним. Гребаная Американская Мечта. У дома маленькая терраса, на которой мы с Мелисой можем присесть, выпить кофе, смотреть, как листья, крутясь, падают с дерева в траву.

Я оттолкнул от себя Мелису, листья, кофе. Это место было опасным, ходить туда не следовало. Мне нужно было сосредоточиться на неотложной задаче и забыть обо всем остальном. Если La Huesuda дает мне один последний шанс, значит, так тому и быть. Ждущие меня крохотные ручки по другую сторону – не тот результат, о котором я когда-нибудь пожалею.

Эта мысль заставила меня задуматься. Попаду ли я на небеса, чтобы быть с моей деткой – ведь я людей убивал? Я знал, что раскаяние способствует искуплению грехов, и я очень на это надеялся, потому что я раскаивался в том, что ударил локтем Мелису, раскаивался больше, чем в каких-либо моих других идиотских поступках. Неужели убийства без раскаяния закроют передо мной райские врата? Узнать это не было возможности. И я решил, что мне все равно. Я убивал сукиных сынов, которые заслуживали смерти, верно? А потом моя мама говорила, что страдания покупают входной билет на небеса, а я выстрадал такое, чего и худшему своему врагу не пожелаю. Худшая часть утверждения, что ты больше не веришь в Бога, состоит в знании: Бог здесь, и он слышит тебя. Вот почему молитвы потихоньку возвращаются к тебе, когда вся эта задуманная срань идет насмарку. Вот почему безверие – это всего лишь переход к другой стене комнаты, из которой ты никуда не выходил.

– Я вижу, ты задумался, Марио. Ты что – возбужден, или испуган, или что? – спросил Хуанка, глядя на меня и игнорируя Брайана, а это означало, он и без того знает, что этот ширяльщик пребывает в возбуждении, горит желанием поскорее отправиться в путь.

– Думаю о делах, которые нужно успеть сделать до пятницы.

– В задницу вас, – сказал Брайан. «Три амиго» [82] , леди и джентльмены!

Я и Хуанка посмотрели на него. Глупый гринго.

– Orale pues [83] . Будьте здесь в шесть утра или около того. Путь у нас неблизкий.

82

Вероятно, намек на нерегулярные встречи глав трех стран: Канады, Мексики и США, встречи эти носят название «Три амиго».

83

Тогда молитесь (исп.).

Я встал, повернулся. Брайан подбежал и снова похлопал меня по плечу. Хоть он и был наркодилером, но вел себя иногда как ребенок. Стефани смотрела на нас. Она за все это время не сошла с того места, которое заняла, когда появилась в комнате. Голубой бокал в ее руке был пуст. Она рассеянно потирала свой выступающий живот, описывая на нем ладонями неторопливые круги.

Я видел такое рассеянно-защитное поведение раньше. Этот жест разломал меня пополам со страшной силой, мне даже показалось, что я слышал, как что-то треснуло у меня внутри.