Домой возврата нет
Шрифт:
И ты, злосчастное дитя, так грубо и некстати ввергнутое в этот мир блеска и славы, куда бы ни был ты обречен пойти в этот вечер, какой порог ни должен бы переступить, на каком бы тюфяке, набитом вонючей соломой, ты ни спал в каком-нибудь тесном кирпичном муравейнике, в этой продымленной, промозглой туманной сутолоке, в кишащей двуногими букашками паутине старого, необъятного Лондона, — спи как можно слаще и покрепче держись за призрачное тепло, вспоминая этот запретный мир и его воображаемое великолепие. Итак, доброй ночи, мой маленький гном. И да помилует всех нас бог.
33. Те же и мистер Мак-Харг
В конце осени и начале зимы
Известный американский писатель Ллойд Мак-Харг только что выпустил новую книгу, которую немедленно И единогласно признали вершиной его блистательного Творческого пути и выдающимся достижением национальной культуры. В английской печати уже встречались краткие сообщения о грандиозном успехе этой книги, но теперь из писем друзей Джордж узнавал подробности. Оказывается, Мак-Харг беседовал с журналистами и, к всеобщему изумлению, заговорил не о своем новом романе, но о книге Уэббера. Газетные вырезки с этим интервью и посылали теперь Джорджу. Он читал их с изумлением и с самой глубокой, самой искренней благодарностью.
Джордж никогда не встречал Ллойда Мак-Харга. Ни разу у него не было случая ни поговорить со знаменитым романистом, ни написать ему. Он знал Мак-Харга лишь по его книгам. Несомненно, Мак-Харг — один из корифеев современной американской литературы, и вот, в расцвете творчества, увенчанный величайшей славой, о какой только можно мечтать, он воспользовался удобным случаем не для самовосхвалений, как сделал бы почти всякий на его месте, а для того, чтобы восторженно расхвалить человека, которого никогда не видал, безвестного молодого автора одной-единственной книги.
Такое редкостное великодушие в глазах Джорджа и тогда и много лет спустя было почти чудом, неожиданная новость несказанно удивила его и обрадовала, а немного придя в себя, он сел и излил свои чувства в письме к Мак-Харгу. Вскоре пришел ответ — короткое письмецо из Нью-Йорка. Он всего лишь сказал о книге Уэббера то, что думал, — писал Мак-Харг, — и рад был случаю сказать это во всеуслышание. И еще он сообщал, что один из старейших американских университетов присуждает ему почетную степень; эта честь ему тем приятней, с простительной гордостью признавался Мак-Харг, что событие это — внеочередное, приурочено к выходу нового романа, и торжественная церемония обойдется без той формальной парадности, которая напоминает цирковое представление с дрессированными тюленями. А после этого он, Мак-Харг, сразу же отплывает в Европу, проведет некоторое время на континенте, затем побывает в Англии, и надеется там повидать Уэббера. Джордж сейчас же ответил, что с нетерпением будет ждать встречи, дал Мак-Харгу свой адрес, и на том покуда дело кончилось.
Миссис Парвис искренне разделяла радость Джорджа, который так ликовал, что не сумел бы скрыть от нее причину своего восторга, если бы и захотел. Она волновалась перед этой встречей, кажется, не меньше самого Джорджа. Они вместе изучали газеты в поисках сообщений о Мак-Харге. Однажды утром, принеся Джорджу неизменную «чашечку бульона», миссис Парвис пошуршала своей газеткой и объявила:
— Вот он и в пути. Уже отплыл из Нью-Йорка.
Через несколько дней Джордж хлопнул ладонью по страницам свежего номера «Таймс» и воскликнул:
— Он уже здесь! Прибыл! Высадился в Европе! Теперь уж недолго ждать!
А потом настало незабываемое
И внезапно Джорджу вспомнилось, кто он такой и какой путь прошел. Вспомнилась Локаст-стрит в Старой Кэтоубе двадцать лет тому назад, и Небраска, и Рэнди, и семейство Поттерхем, тетя Мэй и дядя Марк, отец и он сам — мальчонка в тесном кольце гор, как в плену, и по ночам рыдающие свистки поездов, уносящихся на север, сюда, в большой мир. И вот теперь его имя, имя того, кто был безыменным, безвестным, ярко заблистало, и перед ним, кто когда-то на Юге, мальчишкой, томился немотою и ждал, обретенный им дар слова распахнул золотые врата Земли.
Миссис Парвис разволновалась, пожалуй, не меньше Джорджа. Не в силах ничего сказать, он показал ей на газетную вырезку. Дрожащей рукой похлопал по лучезарным строкам. Сунул ей вырезку. Она прочла, залилась румянцем, круто повернулась и вышла из комнаты.
И они стали со дня на день ждать Мак-Харга. Потянулась неделя, другая. Каждое утро они искали в газетах вестей о нем. Он, видно, решил объехать всю Европу, и куда бы он ни приехал, его торжественно принимали и чествовали, печатали его интервью и фотографии, на которых он был снят в обществе других знаменитостей. Он побывал в Копенгагене. Недели на две остановился в Берлине. А затем поехал в Баден-Баден лечиться.
— О, господи! — в отчаянии стонал Джордж. — Сколько еще это будет продолжаться!
Сообщили, что Мак-Харг снова в Амстердаме; и после этого — никаких вестей. Настало рождество.
— Я так думаю, пора бы уж ему приехать, — сказала миссис Парвис.
Пришел Новый год, а от Ллойда Мак-Харга по-прежнему ни слова.
Однажды в середине января Джордж работал всю ночь, а утром, лежа в постели, по обыкновению, болтал с миссис Парвис и только сказал, что приезд Мак-Харга слишком долго откладывался и, пожалуй, его уже не дождешься, как вдруг зазвонил телефон. Миссис Парвис прошла в гостиную и сняла трубку. Джордж слышал, как она говорит чопорно:
— Слушаю. Как? Кто спрашивает, простите? — Короткое молчание. Потом поспешное: — Одну минуточку, сэр. — Она вошла в комнату Джорджа вся красная: — Вам звонит мистер Ллойд Мак-Харг.
Сказать, что Джордж вскочил с постели, значило бы ничего не сказать: невозможно описать словами, как он взлетел в воздух вместе с одеялом и простыней, словно им выстрелили из пушки. Он приземлился, точно попав ногами в шлепанцы, и в два прыжка, уронив по дороге одеяло и простыню, пронесся за дверь, в гостиную, и схватил трубку.