Домой
Шрифт:
Ленора вздыхала и старалась не сравнивать Салема с первым мужем. Ох, какой же милый был человек, думала она. Не только заботливый, энергичный и хороший христианин, но и деньги умел зарабатывать. У него была заправочная станция на развилке, где от главной дороги ответвлялся проселок, — самое подходящее место, чтобы заправить машину. Милый человек. Ужасно, ужасно — застрелили его. Кто-то завидовал или хотел заполучить его заправочную станцию. Записку оставили у него на груди: «Убирайтесь к черту. Немедленно». Это случилось в разгар Депрессии, и у шерифа были заботы поважнее, чем разыскивать какого-то обыкновенного убийцу. Он взял записку и сказал, что займется расследованием. Если и занялся, то о результатах ничего не сказал. К счастью, у мужа были сбережения, страховка и в Лотусе, Джорджия, пустующий дом его двоюродного брата. Она боялась, что те, кто убил ее мужа, явятся и к
Едва она обосновалась здесь и почувствовала себя в безопасности после Алабамы, как нагрянула ватага родственников Салема — обтрепанных и выгнанных из дому: его сын Лютер с женой Идой, другой сын Фрэнк, внук, тоже Фрэнк, и горластая новорожденная девочка.
Это было невыносимо. Все их с Салемом старания привести в порядок дом пошли прахом. Побыть одной невозможно — она уже подумывала перебраться в домик во дворе. Проснувшись пораньше, чтобы не спеша позавтракать по своему обыкновению, она вынуждена была переступать через спящие, кормящие грудью, храпящие тела, разлегшиеся по всему ее дому. Она приспособилась: завтракала, когда уйдут мужчины и Ида заберет с собой младенца в поле. Но больше всего бесил ее детский крик по ночам. Когда Ида спросила, не присмотрит ли она за девочкой, потому что уже не может за ней уследить в поле, Ленора думала, что сойдет с ума. Отказаться она не могла и согласилась, главным образом потому, что настоящей матерью малыша явно был ее четырехлетний брат.
Эти три года дались тяжело, хотя бездомная семья была благодарна, исполняла все, чего она хотела, и никогда не жаловалась. Из их заработков она ничего не брала — пусть накопят денег, арендуют дом и съедут. Теснота, неудобства, лишняя работа, равнодушие мужа — ее тихая пристань была разрушена. Так обманула жизнь. Туча ее недовольства нашла, куда плыть: она повисла над головами мальчика и девочки. Расплачивались они, хотя Ленора считала себя всего лишь строгой приемной бабушкой, а не злой.
Девочка была безнадежна, поправлять ее приходилось каждую минуту. Обстоятельства ее рождения не предвещали ничего хорошего. Было, наверное, какое-то медицинское название для ее неуклюжести и короткой памяти, такой короткой, что, стегай ее не стегай, все равно забывает закрывать курятник на ночь и каждый день роняет еду на платье. «У тебя два платья. Два! Я что, должна стирать их после каждой еды?» Только ненависть в глазах ее брата мешала Леноре закатить девчонке оплеуху. Он все время защищал ее, утешал, словно любимого котенка.
Наконец, семья перебралась в свой дом. Воцарился покой и порядок. Шли годы, дети выросли и уехали, родители поболели и умерли, урожаи падали, ураганы ломали дома и церкви, но Лотус держался. Ленора — тоже, пока не участились головокружения. Тогда она и уговорила мать Джеки, чтобы девочка помогла ей кое в чем по хозяйству. Смущала только собака девочки, ее верная нянька. Черный с коричневым доберман не оставлял ее ни на минуту. Даже когда девочка спала или находилась в чьем-то доме, собака ложилась у дверей и клала морду на лапы. Не страшно, думала Ленора, лишь бы собака оставалась на дворе или на веранде. Кто-то должен был делать такие работы по дому, когда надо долго стоять на ногах. Кроме того, она могла выпытать у Джеки кое-какие новости о жизни поселка.
Ленора узнала, что городской парень, с которым сбежала Си, украл автомобиль и меньше чем через месяц бросил девушку. Что от стыда она не может показаться дома. Понятно, думала Ленора. Все, как она и предполагала. Даже законно выйти замуж не сумела. Надо было настоять Леноре хоть на какой-нибудь официальности, какой-нибудь записи. А так — какое-то непонятное «совместное проживание». Никаких обязательств: один может свободно украсть «форд», с другой —
Джеки рассказала и о двух семьях, потерявших сыновей в Корее. Один был Майкл — у Даремов. Ленора помнила его как противного огольца и дружка Фрэнка. А другой, Абрахам, сын Мейлин и Хауарда Стоунов, его звали Стаффом, тоже погиб. Из троицы уцелел один Фрэнк. По слухам, он не собирался вернуться в Лотус. Даремы и Стоуны, понятно, переживали гибель сыновей, но можно подумать, им домой должны прислать тела святых. Не знают или не помнят, что ли, как эти ребята набивались на приглашение в дом парикмахерши? Разговоры о распущенности. Разговоры о позоре. Ее звали миссис К. Сказать наглая — мало. Когда пастор Олсоп пошел к ней предупредить, чтобы не привечала подростков, она выплеснула чашку кофе ему на рубашку. Поговорить с ней пастора упросили бабушки; отцов же ее услуги не интересовали, и матерей — тоже. Подросткам надо где-то поучиться, и если вдове их мужья не нужны, то от нее больше пользы, чем греха. Да и дочерям их так спокойней. Миссис К. никого не заманивала и платы не брала. По-видимому, она ублажала себя (и ребят) время от времени, когда у нее разыгрывался аппетит. Кроме того, никто не делал прическу лучше ее. Ленора и не подумала бы перейти дорогу, чтобы сказать ей: «Доброе утро», — а тем более посидеть на ее гадостной кухне.
Все это она выложила девочке, и, хотя глаза у девочки затуманились, та не возражала и не спорила, как Салем.
Ленора была глубоко несчастной женщиной. Она вышла замуж, чтобы не быть одной, но из-за презрения к окружающим чувствовала себя здесь чужой, а то и совсем одинокой. Утешали ее довольно солидный счет в банке, собственный дом и машина, а вернее, две из немногих, имевшихся в округе. Джеки была ее компаньонкой в той мере, в какой ей хотелось. Хорошая слушательница и замечательный работник, девочка вдобавок стоила гораздо больше четверти доллара, которую ей платила за день Ленора.
А потом это кончилось.
Мистер Хейвуд сказал, что прямо у него на глазах кто-то выбросил двух щенков из кузова грузовика. Он затормозил, подобрал одну — сучку, у которой не была сломана шея, — и привез в Лотус детям, заодно с комиксами и конфетами. Некоторые были рады и ухаживали за щенком, но другие его дразнили. А Джеки обожала собаку, кормила, защищала и обучала фокусам. Не удивительно, что собака привязалась к девочке, которая любила ее больше всех. И дала ей имя Бобби.
Обычно Бобби не ела кур. Она предпочитала голубей — у них косточки слаще. И за пищей не гонялась, ела, что дают или что попадется. Так что молодая курочка, клевавшая червей перед крыльцом Леноры, сама просилась в зубы. А палка, которой Ленора отгоняла Бобби от куриной тушки, была та же самая, на которую Ленора опиралась при ходьбе.
Джеки услышала визг и, оставив утюг отпечатывать свой коричневый след на наволочке, кинулась наружу выручать Бобби. Ни она, ни собака к дому Леноры больше не вернулись. Без прислуги и без поддержки мужа Ленора снова осталась одна, как после смерти первого супруга и до замужества с Салемом. Поздно было искать дружбы с соседками, которым она ясно показала, кто она и кто такие они. Просьбы к матери девочки были и унизительны, и тщетны, ибо ответ был один: «Извините». Теперь ей пришлось довольствоваться обществом человека, которого она ценила выше всех, — себя самой. Возможно, это тесное общение Леноры с Ленорой и стало причиной легкого удара, случившегося жаркой июльской ночью. Салем нашел ее на коленях возле кровати и побежал к мистеру Хейвуду. Он отвез ее в больницу в Маунт-Хейвен. Там после долгого опасного ожидания в коридоре ею занялись врачи — и предотвратили дальнейшее ухудшение. Речь осталась неразборчивой, но ходить она научилась, пусть и осторожно. Салем обеспечивал ее основные потребности, но с облегчением убедился, что не может понять ни единого ее слова. Так он утверждал, во всяком случае.
Свидетельством доброй воли набожных и богобоязненных соседок было то, что они носили ей тарелки с едой, подметали полы, стирали ее белье и купали бы ее, если бы не препятствовала тому ее гордость и их чувствительность. Они знали, что женщина, которой они помогают, презирает их всех, а потому даже не трудились высказать вслух понятную им истину: что Господь Творит Чудеса Неисповедимыми Путями.
Корея.
Ты этого вообразить не можешь, потому что не была там. Не можешь описать унылый пейзаж, потому что его не видела. Сперва скажу тебе о холоде. Каков он. Ты не просто мерзнешь. Корейский холод мучит, липнет к тебе, как клей, ты не можешь отодрать его от себя.