Дон-Коррадо де Геррера
Шрифт:
Отгадал! Нет, старик, это мое орудие.
Дон-Жуан
Ты принес его вместо пищи?
Вооз
Нет! совсем нет! Пища тебе есть. Вот она! (Он вынимает из-за пазухи хлеб и бутылку.) Вот она! А этот кинжал, гм! на всякий случай надобно быть готовым. Видишь ли, седина, какой у тебя крутой волос;[70] схватишь в углу камень да так хватишь,
Дон-Жуан
Так думает всякий мошенник — убийца!
Вооз
Убийца? Воля твоя — называй ты меня как хочешь, а я, право, люблю тебя! Видишь ли ты эту бутылку? В ней славное вино; а вот другая, здесь есть и вода; а вот еще мягкий хлеб с маслом; возьми его и называй меня убийцею, злодеем, мошенником, как хочешь, а я, право, о тебе жалею!
Дон-Жуан
Жалеешь? Искажающийся злодей! благоговей пред этим седым черепом. Жалеешь? Так, порок никогда не кажется в своем виде: он всегда принимает вид сирены или крокодила. О! все звери убежат, если он покажется в своем виде. И ты, злодей! хочешь сокрыть свою гнусность под видом сожаления. Нет, этот вид не пристал к тебе! Сделайся лучше сиреною. Смейся, смейся же, говорю тебе!
Вооз (не понимая его и с совершенным равнодушием)
Ешь, когда не естся, пей, когда не пьется. Ха, ха, ха!
Жуан
Так, смейся над этим черепом и знай, что не силою рук ваших, не случаем каким-нибудь я нахожусь в башне; нет, есть происшествия, от которых ни разум, ни проницательность не могли бы предохранить нас; эти происшествия, злодей, есть очистительные наказания Неба; я терплю — я терплю справедливо. (С слезами на глазах) Супруга моя, сын мой!
Вооз (удерживая вздох, против воли вырвавшийся)
Меня заставляешь смеяться, а сам плачешь.
Жуан
Так — я плачу, и эти слезы, может быть, осушатся рукою чуждого. (Плачет.)
Вооз, вздохнув и тронувшись, подходит к нему и в молчании подает ему кинжал. Дон-Жуан, взяв кинжал, смотрит на него с горестною улыбкою и с презрением бросает его на землю. Вооз подымает его и переламывает на колено.
Дон-Жуан
Чрез это хочешь ты сказать, что и без кинжала можешь совладать со мною, можешь удушить меня. Берегись! Первый камень будет моим мщением.
Вооз
Слушай,
Вооз, оставя Жуану хлеб, вино и воду, вышел; опущенная им железная дверь произвела стук, который с повторенными эхами раздался в пещере.
— Как, — говорит Дон-Жуан после долгой, глубокой задумчивости, — этот душеприказчик Коррадов, этот злодей имеет сожаление ко мне? И в нем не подавлено еще семя чувствительности? И он еще чувствует вопиющую природу, имеет еще искру сожаления? А сын! Или, заблуждаясь, произвела природа такого изверга? А кто породил его? Жуан. Кто воспитал его? Кто его сделал диким зверем, пожирающим человечество? Так, терпи, терпи, старец! или поди, прохлади горячую его внутренность; вложи в сердце его страх Божий — доброе чувство, и соразмерность наказания твоего будет уменьшена. Но поздно, поздно уже тушить искру, произведшую пожирающий пламень! Поздно уже, несчастный!
— Старик, — сказал в окно Инфант, — кто у тебя был?
Дон-Жуан
Душеприказчик.
Инфант
Чей?
Дон-Жуан
Моего сына.
Добрый Инфант оцепенел от страшного предчувствия:
— Как сына?
Дон-Жуан
Да! Моего сына — Коррада.
Инфант (крестяся)
Господи Боже! И это... и это сын!
— Сын посадил сюда отца, — прервал Дон-Жуан.
Инфант обомлел от ужаса; мороз подрал его по коже.
— Сын?.. сын?.. Боже мой! И у меня есть, и у меня есть сын![71] — сказал он и залился слезами. — Ах! если этот сын имеет такого же душеприказчика, если этот сын такой же злодей? Семнадцать лет, как я не видел уже его; но если он недобр, если такой же, как твой, то пусть очи мои его не увидят; пусть смертный мрак покроет глаза мои, чтоб мне не видеть его! С тех пор как море окружает землю нашу, еще не слыхано такого злодейства.
— Замолчи! — вскричал Дон-Жуан. — Перестань мучить меня, и я имею сердце; я произвел на свет такое чудовище, я его таким сделал! Было время, когда я радовался, видя его растущим! Помню даже, когда я пришел к колыбели; он с детскою улыбкою протянул ко мне руки. «Так, милый младенец, — думал я, — этими самыми руками закроешь ты мне глаза!» Адскому злому духу, веселящемуся мучением человека, надобно было вселить во мне алчность к богатству, и она-то, она-то причиною тому, что одно напоминание о сыне раздирает мое сердце и морозит кровь мою.