Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Шрифт:
Поблизости где-то запел женский голос. Бездонный, как ночной мрак, сладостный, как темное вино, — голос, подобный звону колокола. На волнах этой песни, чудится Мигелю, отделяется город от своих оснований, сбрасывает с себя тяжесть материи, дворцы и храмы парят, словно облачные крыла херувимов, и возносится город к небесам, подобно голубиной стае, и плывет меж землею и адом, обдавая лицо Мигеля дыханием молодых желаний.
Во дворце, облицованном изнутри черным мрамором, живет любимейший из друзей дона Томаса
Темны длинные переходы дворца, светильники мерцают перед изваяниями святых, словно в огромном склепе.
Донья Клара окружает себя атмосферой тишины, отшельничества, замкнутой гордыни.
Словно статуэтка слоновой кости, проходит в сером сумраке гордая красавица Изабелла, сопровождая мать из церкви.
Белеют над черными кружевами отглаженные воротнички, шуршит парча, шаги женщин повторяет эхо.
Дон Флавио вышел встретить жену и дочь, и его громоподобный голос разносится по дому.
Привет вернувшимся из храма божия, куда отправились они в пышном экипаже, выложенном золотом. Высокопарная похвала проповеднику за звучные и трудные слова проповеди.
И затем — новость: сегодня, совсем уже скоро, их посетит Мигель, сын дона Томаса, — ах, какой род, сколько славы и золота на его щите! И Флавио не преминул заметить, что Мигель будет самым богатым в Андалузии женихом.
Косой взгляд супруги охлаждает восторги дона Флавио.
Нет, донье Кларе не нужны для дочери ни богатство, ни знатность. Она не станет заискивать даже перед инфантом. Красота Изабеллы — вот редчайшая драгоценность, перед которой склонятся вельможи.
Госпожа несколько сумбурно нижет слова, о смысле речи ее скорее догадываешься, чем понимаешь, движенье руки ее томно, а серые глаза устремлены в необозримую даль.
Изабелла стоит молча, подобная статуе, бледная под массой черных волос, холодная и недоступная, но на дне зрачков ее проскакивают язычки пламени.
Дон Флавио умолкает в растерянности. Госпожа удаляется к себе. Изабелла смотрит отцу в глаза. Тот опускает их. Напряженное молчание нарушает слуга.
А, гости!
Донья Фелисиана де Вилан — светловолосое воркующее создание, хорошо приспособленное для любовных утех, молоденькая дама, чей супруг отплыл по приказу короля в Новый Свет.
Дон Фернандо де Уэртас Рохас, почитатель Фелисианы и тень ее.
Дон Альфонсо Перес де Веласко, вечный студент и поклонник Изабеллы.
О, утреннее щебетание Фелисианы! Обыкновеннейшая из женщин, жадная ко всем радостям жизни, болтушка, которая с наслаждением выговаривает пустенькие фразы ни о чем.
А, приедет сын дона Томаса? Какое развлечение внесет новое лицо в наше общество! Ах, да ведь он — отдаленная родня Фелисианы!
А как месса, как проповедь, Изабелла? Восхитительно, правда, дорогая? Наверное, съехалась вся Севилья. Как я люблю католические богослужения! Зрелище, которому нет равных. Это великолепие в церквах, на алтарях, в одежде прихожан! Сплошь золото и пурпур. Взор насыщен роскошью, обоняние — ароматами, слух — звуками органа и колоколов. Подобно самой благоуханной розе, прекрасна месса там, где над алтарем — атласный балдахин,
— Дон Мигель, граф Маньяра!
— Добро пожаловать, милый мальчик! Мой дом — твой дом, Мигель.
— Спасибо, спасибо, дон Флавио.
Мигеля знакомят со всеми. Вот Альфонсо, он будет его товарищем по университету…
Несколько пар глаз впились в лицо Мигеля.
«Почему взгляд его так долог и недвижен?» — думает Изабелла.
«Почему этот молодой человек все молчит?» — спрашивает себя Фелисиана.
«Не сделается ли он моим соперником?» — размышляют Фернандо и Альфонсо.
Мигель молча рассматривает новых знакомых.
— Отчего вы так пристально смотрите на мои губы, кузен? — спрашивает Фелисиана, прячась за веером.
Мигель упорно молчит.
Девушки рассмеялись.
Смех Фелисианы звенит, как бубенчики на пасхальном маскарадном костюме, — беспечно, легкомысленно.
В смехе Изабеллы — вечерние тоны. Он неукротим, как внезапный ливень, и в нем звучит ночь, непримиримая с днем.
— Вы поете? — с тихим вопросом обращается к ней Мигель.
— Да, — отвечает Изабелла. — Но как вы угадали?
— Ваш голос поет даже в смехе. Прошу вас — спойте.
— Я пою только в церкви, — нахмурилась девушка.
Мигель сжал губы.
— Мне жаль вас, Мигель, — ластится к нему Фелисиана. — Вы не услышите сегодня пения Изабеллы. Бог — серьезный соперник, не правда ли, дорогая?
Бог.
Мигель опускает глаза, опускает голову. Мысленно твердит заученное:
«Я твой, господи, твой. Все, что твое, да будет отдано тебе одному. Если же я погрешил словом или мыслью, прости мне милосердия твоего ради».
И снова потек разговор, полный остроумных ловушек, маленьких хитростей и поддразнивания. Говорят прекрасные уста, говорят улыбки, жесты и хорошо рассчитанные паузы — голос города воплотился в голоса обеих девушек, новый мир Мигеля утрачивает пепельную окраску.
Мигель в разговоре не участвует. Он вскоре прощается.
Подносит к губам маленькие ручки — светские фразы, взаимные обещания заходить, и Мигель покидает дом, шатаясь, как пьяный.
Все гости разошлись, пространство раздвинулось, помрачнело, стихло. Комната раздалась вширь, выше стал потолок.
Отец и дочь сидят молчат. Изабелла перебирает четки, не помышляя о молитве.
Вошла донья Клара:
— Наконец-то удалились эти люди. Не люблю чужие голоса в своем доме. Они похищают мою тишину.
— У тебя опять болит голова, матушка? — справляется Изабелла.
— Хорошо делаешь, доченька, что молишься по четкам. Пять зерен святых молитв возвращают тебя самой себе.
В эту минуту глаза доньи Клары словно провалились во тьму, только белки блестят; ищут, подобно взору разбуженного лунатика, твердую точку, за которую можно ухватиться.
— Мне не хочется молиться, матушка. — И Изабелла откладывает четки.
Дон Флавио, громко рассмеявшись, выходит из комнаты.
Донья Клара поправляет прическу дочери — прикосновение ее холодных пальцев морозом ожгло виски Изабеллы.