Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Шрифт:
Вот они, лицом к лицу, их взгляды настороженны, движения сдержанны.
Изабелла рассказывает о страсти своей к Мигелю, приведшей к двойному несчастью: потере чести и смерти отца.
Хиролама находит изысканные, мягкие слова сочувствия.
— Я пришла сюда не для того, чтоб услышать о вашем сочувствии ко мне, но чтобы предостеречь вас от человека, чьи руки в крови.
Хиролама, глядя поверх головы Изабеллы, тихо отвечает:
— Я люблю его.
— Я тоже любила его! — взрывается Изабелла. — Сколько ночей не спала я, рыдая, сколько жалоб, мольбы, заклинаний
— Вы его еще любите? — пораженная, выдохнула Хиролама.
Изабелла мгновенно обратилась в статую, в камень, в лед.
— Ах, дорогая, что вы вздумали! — фальшивым звуком скрежещет смех Изабеллы. — Дело не во мне, а в вас. В том позоре, которого вам не избежать, если…
Хиролама встала.
— Каждый должен нести последствия своих поступков, донья Изабелла. Я готова страдать из-за него.
— Он притягивает вас, как бездна. Я испытала это. Но я не знала тогда, что он злодей, а вы это знаете.
— Ничто не изменит моего решения.
— Проклинаю вас и его! Нет греха, который был бы прощен, нет долга, который дозволено не возвращать. Небо отомстит вам за меня!
Хиролама смотрит на дверь, через которую вышла в гневе Изабелла. И, улыбаясь вдаль, шепчет:
— Любимый, приди!
— За счастье обрученных!
— За красу невесты!
— За любовь!
Чаши звенят.
Хиролама при всех поцеловала Мигеля — и пирующие разразились ликующими кликами.
За воротами толпятся бедняки. Блюда с жарким, бочки вина услаждают сегодня их горькую жизнь. Пьют, превозносят благодетелей. Призывают на головы обрученных благословение господа.
Перед дворцом, на цоколе памятника кардиналу Мендоса, сидят две девушки, не знакомые между собой: обе сдерживают слезы.
Разве важно, что одну зовут Мария, другую — Солана? Разве можно знать, сколько девушек оплакивает блаженство того, кто родился под счастливой звездой?
Но разве Сатурн, планета Мигеля, планета недобрых страстей, и впрямь счастливая звезда?
Посмотрите на дворец Мендоса. Посмотрите на лица жениха и невесты и склоните головы перед сомнениями, которые посеяла в вас лженаука, вздумавшая связывать судьбы людей с огарками, светящимися в ночном небе!
Когда-то звуками лютни люди приручали дельфинов.
От звуков флейты Галезский источник, обычно спокойный и тихий, взметывается вверх и переливается через край.
У аттических берегов море само играет на свирели.
Демокрит и Теофраст музыкой и пением исцеляли больных.
Давид игрою на арфе смирил ярость Саула.
Пифагор пением и музыкой укротил юношу необузданных страстей.
Голос Хироламы в сумерках — темно-синего цвета и глубок, как горное озеро. Лютня под пальцами ее звучит величественным органом.
О музыка, одушевленная любовь, удваивающая счастье! И каждое слово песни преображается в заклинание, обретая новые
— Пой, милая, пой!
Хиролама поет:
Быстротечною рекойВ голубой простор морскойЖизнь уходит…Так любой державный строй,Трон любой, закон любойСмерть находит.— Почему ты поешь такую грустную песню?
Хиролама отвечает вопросом:
— Не кажется ли тебе, что в любви много печали? Словно она рождается со знамением смерти на челе.
— Молчи! — восклицает, бледнея, Мигель.
— Что с тобой, милый? — удивляется Хиролама.
— Нет, ничего. Пой!
Сел у ног ее, слушает, покорный и тихий, как дитя, но мысль его точит червь страха.
— …годы провел я в себялюбии, безделье и злых делах, я испорчен насквозь…
— Замолчи, Мигель. Не говори ничего.
— Позволь мне говорить, дорогая! Меня это мучит. Я должен высказать…
— Нет, нет. Не хочу слушать о твоем прошлом.
— Что ты знаешь обо мне? Только то, что тебе сказали. А все, вместе взятые, еще мало знают. Я хочу, чтобы ты знала все.
— Нет, Мигель, пожалуйста, не надо!
— Но я обязан рассказать тебе…
Хиролама закрыла ему рот ладонью. Он в отчаянии оттого, что она не дает ему говорить.
— Твоя обязанность в том, милый, чтоб не думать о прошлом. Разве оно важно? Не хочу ничего знать о нем. Не хочу ничего, кроме одного — чтобы ты любил меня.
— Могу ли я любить больше? — вскричал Мигель. — Когда я не с тобой — я пуст, я глух, я не чувствую почвы под ногами. Я не существую. Разговариваю с тобой на расстоянии, зову тебя, криком кричу… Ты ведь слышишь мой зов из ночи в ночь?
— Слышу, любимый. — Хиролама склоняется к его лицу. — Твой зов будит меня посреди ночи и приводит в волнение, я поднимаюсь на ложе, чувствую тебя где-то рядом и хочу, чтоб ты был со мною, чтоб согреть тебя моим теплом. Все для меня начинается и кончается твоим дыханием. Я плачу от преданности тебе, мне хочется взять на себя все, что гнетет тебя. Я хочу, чтобы мы смотрели на мир одними глазами, одними устами пили то, что дает нам жизнь, чтобы ты стал мною, а я тобой…
Мигель смотрит в восхищении и забывает ту боль, которая пронизала его, когда Хиролама не дала ему исповедаться.
— Ты как чистая вода, Хиролама. Сквозь тебя я по-новому вижу мир. Сейчас — утро жизни, и веру в нее дала мне ты.
— Утро нашей жизни, Мигель.
Страх коснулся его.
— А не поздно ли? Нет, нет, не поздно, пока светишь мне ты, единственный свет! Ах, Хиролама, скажи — и я куплю судно, и мы уплывем с тобой в дальние страны, где никто нас не знает…
— Чего ты желаешь, того желаю и я. Пойду за тобой, куда повелишь, потому что исполнять твои желания — радость для меня. — И девушка вкладывает руку в его ладонь.