Донбасский декамерон

Слово Донбасса

Всегда мне казалось, что эти строки написаны о русском крестьянстве в целом, а не просто землепроходцах, открывавших сибирские и камчатские дали. Понятно, что романтика походов Ермака или Беринга, открытие Сахалина и Аляски дают куда больше пищи для естественного романтического воображения среднестатистического человека. Но ведь открытие Новороссии шло примерно в те же времена, что и нанесение на карту русел Енисея и Амура, берегов Чукотки и Алеутских островов.

Как и Аляска, Крым или Таврида имели большую предысторию. Может быть, только богаче была эта история. То, что мы называем Югом России, триста и двести лет назад наши предки открывали практически с чистого листа. Более того, до середины позапрошлого века в Российской империи не было точных карт даже Крыма, что сыграло, кстати, негативную роль в Восточной войне.

Геогносты, как тогда называли геологов, составляли карты полезных ископаемых Донбасса и Дона начиная с 20–30-х годов XIX столетия. Новороссия была открыта полностью явочным способом, когда русское крестьянство, освобожденное от рабства крепостничества, пришло на юг, в Новороссию и Таврию строить заводы, шахты и железные дороги.

Об этом мало и неохотно говорилось в русской историографии. Советская подразумевала, что ей интересен только процесс борьбы рабочего класса за свои права. Своеобразную роль сыграла индустриализация, сделавшая юг, а особенно Донбасс, индустриальным сердцем России.

Новороссия возникла в сознании русского народа, русской литературы и русской же политики как-то сразу, одномоментно. Сначала в пореформенную эпоху царствования Александра II и Александра III, а потом, всего через треть века – в советское время.

Эта историческая внезапность сделала невозможным осознание истории всей огромной дуги Новороссии – от Харькова до Одессы и Тирасполя сколько-нибудь оформленной частью общерусской истории. Помехами стали и кабальные порядки европейских хозяев донецкой, харьковской, приднепровской промышленности. Западный капитал устраивал в Новороссии свои порядки. Устанавливал собственные правила, которые душили за горло местное самоуправление, административное начало, а вместе с ними – культуру.

От власти финансового беспредела Юг России избавлялся несколько раз. И каждый раз это приводило к войне с западом. Идет она и сегодня.

В таких условиях важно дать массовому читателю как можно более объемный взгляд на те земли, которые были завоеваны Россией у агрессивных соседей, земли, которые были освоены в массе своей русским крестьянством.

Очерки, которые в течение четверти века печатались и перепечатывались в разных бумажных и электронных СМИ Донецка, Краматорска, Севастополя, Киева, Москвы, Орла и Санкт-Петербурга, сами по себе смотрелись складом забытых историй.

Автор решился смоделировать ситуацию,

когда послевоенная реальность приводит нас в положение возврата России, русских народов (по аналогии с германскими или романскими) к поиску своей идентичности, частью сгинувшей в технологических битвах XXI века (а может, и следующего за ним), частью извращенной армиями пропагандистов – реальных и придуманных, что с каждым годом становится часто и одной и той же субстанцией.

Герои боккаччиевского «Декамерона», скрываясь от чумы, баловали друг друга байками частию философскими, поучительными, частию (для перца) – эротическими или уголовными. Эти же элементы присутствуют в очерках, которые читают друг другу герои «Донбасского декамерона». Эта ситуация возвращает нас к старой практике – изустной передаче кода своего народа, заключенного в историях, с ним так или иначе связанных.

Такая форма рассказа кажется нам вечной – природа ее коренится в природе человека, его сознания.

Форма сборника задает направленность размышлений. «Декамерон» Боккаччо являет собой пеструю, разноцветную панораму нравов средневекового итальянского общества эпохи первоначального накопления капитала и перехода от идей гуманизма к осмыслению их в контексте просвещения. «Декамерон» новороссийской марки представляет собой довольно широкую и вольную интерпретацию исторических событий, превративших Новороссию в долговременную крепость сражения русского народа и государства Российского за свое существование, за свою самость и своеобычие.

И еще. Полухудожественный и полудокументальный характер очерков книги определяет ее чисто публицистический облик. Это ни в коем случае не учебник, но лекарство-стимулятор, вызывающее в мыслях патриотически настроенного человека желание к таким учебникам обратиться. Автор надеется, что ему удалось справиться с задачей сделать именно такую книгу.

Солнце почти наполовину село в Черное море, когда к пляжу в Каче в 16 милях от Севастополя пристал полувоенный катер. Нос его свидетельствовал о гражданском происхождении, но корма прикрыта броневыми листами, а сзади к ней «приторочена» электромагнитная пушка – значит собственность флота.

С катера сбросили доски вместо сходень, и на песок, усеянный перламутром морских раковин, осторожно спустился мужчина лет 35–40. На непременный для всех в этой части Севастополя легкий камуфляж и бронежилет накинуто не то пальто, не то шинель.

Сойдя на берег, пассажир покрутил лысеющей и седеющей башкой во все стороны и, приложив ко рту ладони рупором, крякнул в сторону белеющего полоской вдали города:

– Можно!

Тут же из боковой части катера выступил уже механический трап. Лёгкое жужжание, и он уже прочно вонзился в берег.

Первый пассажир подал кому-то на катере знак, и по второму трапу быстро спустились еще два пассажира.

В первом по повадке легко угадывался человек военный. Небольшого роста, что называется «квадратный», с кривыми ногами и «протокольным» взглядом, быстро и бесстрастно просеивающим все, что оказывалось в поле зрения. Первого пассажира он оценил с легкой усмешкой и едва слышным матерком. На второго, сходящего за ним, не обратил никакого внимания. Стало быть, они были знакомы.

Третий оказался очень высокой женщиной в просторном комбинезоне. Который, впрочем, не мог скрыть солидных бедер, при взгляде на которые было ясно, что при подборе джинсов могли возникнуть и проблемы.