Донкихоты Вселенной
Шрифт:
– И тогда ты не полетишь?
– А как же мне полететь, если земной шар, как мячик, отскочит от меня и я и по Эйнштейну неподвижным останусь?
– Останешься?
– ухватилась Надя за последнее слово.
– Даешь мне слово остаться со мной?
– Слово даю, что истинно так говорю.
– Принято! Слово дал! Я услышала это не только умом, но и сердцем!
– Сердцем? Ну пусть будет так, - как маленького ребенка утешал Надю Вязов.
– Да будет так!
– торжественно произнесла Надя.
–
Никита Вязов, взлетев на своем аппарате с Надей, не забывшей захватить свой сложенный дельтаплан, доставил ее в академический городок, где уже всполошились, начав поиски пропавшей.
Кассиопея, вся в слезах, бросилась ей на шею.
– Иди к деду. Он с ума сходит, - строго сказала Наталья Витальевна.
Надя обернулась к Никите, стоявшему подле взлетолета, и помахала ему рукой:
– Ты дал слово!
– крикнула она.
Глава третья
БЕСЕДЫ
Слово, жаром опаленное,
Мысли, в сердце затаенные.
Из народной мудрости.
Чтобы явиться к деду, Надя сначала проскользнула к маме в комнату, переоделась в любимый дедушкой халатик-тунику, повертелась у зеркала, укладывая волосы в греческий узел на затылке, чтобы дед "вспомнил об Олимпе", и, собравшись с духом, бесшумно открыла дверь в кабинет. Там, спиной к ней, ссутулившейся громадой с гривой седых волос до плеч, сидел так и не ложившийся спать Виталий Григорьевич.
Надя на носочках подкралась к нему и нежно обвила руками его шею, сплетя пальцы под спадавшей на грудь бородой.
– Дедушка, милый, - ласково начала она.
– Я такая нехорошая, что заставила вас тревожиться, но я исправлюсь, непременно исправлюсь.
– Явилась, озорница непутевая. Набедокурила, а теперь совесть в тебе кувыркается.
– Это все ночь, лунным светом наэлектризованная. Почему-то такие ночи зовут "воробьиными", из-за того будто, что птички на землю падают.
– Про воробьев, наземь падающих, не слыхивал, а вот про некоторых чужекрылых, в воздух поднимающихся, доводилось.
– Вы уже все знаете. Сама не пойму, как это меня угораздило к окну подойти. Не окажись там дельтаплана, я в овраг бы свалилась.
– Падать не то что в овраг, но и на ровном месте не рекомендую. Лучше летай на своих планерах, наслаждайся высотой, пташка ты моя летучая.
– Вы не сердитесь, дедушка, правда?
– обрадовалась Надя. Представляю, какой у меня был нелепый вид, - рассмеялась она, - под прозрачным крылом в одной ночной сорочке! Я, кажется, какую-то парочку спугнула. Верно, за приведение меня приняли! Но вернулась я к вам во плоти. Это все луна виновата!
– и она процитировала:
В подлунном волнующем мире
Светила луна нам сама.
В серебряном нежном эфире
Сходили
– Ох уж эта луна! И чего только на нее не навешивают! Одни лунатики чего стоят!
– Но я не лунатик! Я с открытыми глазами! Я не спала!
– Да уж знаю, - отозвался Виталий Григорьевич, сжимая в кармане халата ключ от Надиной комнаты, который Наталья Витальевна отобрала у Кассиопеи, выведав у нее все о Наде. Об этом она и рассказала академику, вручая ему ключ.
– А насчет полетов ночных или звездных я советую тебе воспользоваться утренним рейсом взлетолета, чтобы застать в университете профессора Дьякова. Думаю, он тебе сейчас особенно нужен, - закончил дед.
Надя удивленно смотрела на него, не понимая, как он читает ее мысли.
– Ну иди, ласточка моя легкая, а я, пожалуй, завалюсь спать. А то твоя "воробьиная ночь" и мне покою не дала. А какой я воробей? Разве что "стреляный"! Ну иди, лети, - и он поцеловал внучку в лоб.
Профессор Дьяков находился в своем кабинете заведующего кафедрой релятивистской физики, когда в его браслете личной связи раздался голос академика Зернова. Дьяков, скрыв свое удивление, согласился на видеосвидание, для чего должен был спуститься на одиннадцатый этаж в университетскую кабину видеосвязи.
Почему-то он волновался, раздражаясь на задержку вызванного им на свой этаж лифта.
Длинный, худой, с мефистофельскими залысинами высокого лба и, под стать им, демоническим горбатым носом, он вошел размашистым шагом в кабину видеосвязи. Стены и потолок ее были обиты звуконепроницаемым покрытием, напоминающим тисненую кожу старинных переплетов книг. Проем в одной из стен казался открытым окном, как бы в соседнюю комнату, где у действительного окна в сад с разбитыми там цветниками сидел уже ожидавший академик Зернов.
Дьяков вежливо поздоровался, извинившись за задержку лифта.
Эффект присутствия был так велик, что обоим хотелось обменяться рукопожатием.
– Чем обязан, уважаемый Виталий Григорьевич?
– деловым тоном спросил Дьяков.
– Обязаны, уважаемый Михаил Михайлович, - отозвался академик, - своей несомненной приверженностью к истине.
– Но ведь истина, как мне кажется, у нас разная.
– Истина одна, понимание ее разное.
– Готов согласиться с вами, Виталий Григорьевич.
– И правильно сделаете. Для установления истины надобно объединиться, а по старинной диалектической формуле прежде надлежит размежеваться.
– Разве размежевание наше не четко?
– Не вполне. Я намереваюсь указать вам на самое уязвимое место в отстаиваемой вами теории относительности.
– Я весь внимание, Виталий Григорьевич!
– Тогда извольте доказать, какое из двух движущихся тел надлежит считать неподвижным: космический корабль, от которого якобы отлетел земной шар, или наоборот?