Доносчики в истории России и СССР
Шрифт:
Репрессии по отношению к несовершеннолетним продолжали ужесточаться. Начиная с середины 1947 года сроки наказания для несовершеннолетних, осужденных за кражу государственного или общественного имущества, были увеличены до 10—25 лет.
В послевоенные годы власти вновь вспомнили и о Павлике Морозове. Поэт Степан Щипачев написал о нем поэму. Поэму об «отважном уральском орленке» написала и поэтесса Елена Хоринская. В 1954 году композитор Юрий Балкашин также сочинил музыкальную поэму «Павлик Морозов».
По постановлению Совета Министров СССР, подписанному Сталиным, колхозу в селе Герасимовка Тавдинского района были предоставлены льготы, и на 1953 год было выделено 220 тысяч рублей на строительство сельского клуба им. Павлика Морозова и 80 тысяч рублей на строительство ему памятника. Памятник в Герасимовке был возведен уже после смерти вождя, в 1954 году, а
В 1955 году имена детей-доносчиков были занесены в Книгу почета Всесоюзной пионерской организации им. В.И. Ленина. Под № 1 в эту книгу был занесен Павлик Морозов, под №2 — Коля Мяготин.
Как известно, во времена Сталина большевистская печать называла СССР страной всеобщей грамотности. Проведенная в январе 1937 года перепись населения, результаты которой сразу же были объявлены «вредительскими», а «виновные» — сурово наказаны, то есть расстреляны, показала истинное положение дел. За 11 лет, прошедших со времени предыдущей переписи, Россия потеряла около 6 млн. человек, что подтверждает «человеколюбие» и «мудрость» товарища Сталина. По итогам переписи 1937 года оказалось, что среднее образование в стране имели только 4,3%, а высшее — 0,6% граждан. Около 59% граждан в возрасте от 16 лет не имели образования, хотя считались грамотными. Они могли только читать по слогам и расписываться. Четвертая часть населения в возрасте 10 лет и старше не умела читать. 30% женщин не умели читать даже по слогам и подписать свою фамилию. Лишь пятая часть руководящих, партийных, советских и хозяйственных работников имела высшее образование, а 20,7% руководителей не имели даже среднего образования и нигде на момент переписи не учились. На самом деле грамотность была еще ниже, потому что многие при опросах завышали свой уровень.
СТУКАЧИ В СРЕДЕ ТВОРЧЕСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Вот он — удостоенный за книжку
Званием народного врага,
Валится под лагерною вышкой
Доходягой на снега.
Господи, пошли нам долю лучшую,
Только я прошу тебя сперва,
Не забудь отнять у нас при случае
Авторские страшные права.
Краткую и емкую характеристику российской интеллигенции дал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин. В письме А.М. Горькому, отправленном 15 сентября 1919 года в Петроград, он утверждал, что интеллигенция «на деле это не мозг, а говно нации» {163} .
Из опубликованного письма неясно, относил ли Владимир Ильич себя к интеллигенции, а если относил, то в какой мере к нему относится такое неблагозвучное определение. Не уточнили это и его преемники и ортодоксальные последователи. Как бы там ни было, но к российской интеллигенции после революции, по существу, стали относиться с учетом мнения вождя. Расстрелы во время красного террора, спасительное бегство за границу, принудительная высылка из страны лучших философов, ученых, писателей и журналистов — все это нанесло непоправимый урон русской культуре и науке. Что же касается оставшихся и вновь приобщенных, то Троцкий на заседании Политбюро предложил «вести серьезный и внимательный учет поэтам, писателям, художникам и пр. Каждый поэт должен иметь свое досье, где собраны биографические сведения о нем, его нынешние связи, литературные, политические и пр». {164} .
После разговора с вождем ему вторит и Дзержинский: «На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаема всесторонне компетентными товарищами, между которыми эти группы должны распределяться нашим отделом… {165}
Однако наибольший «вклад» в развитие российской интеллигенции внес товарищ Сталин, который подвел идейную основу для чисток и репрессий в творческой среде: «Литература, партия, армия — все это организм, у которого некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые. Если мы будем ждать, пока старые отомрут, и только тогда обновлять, мы пропадем, уверяю вас» {166} .
С 1928—1929 годов, после победы сталинской линии в партии, началась массовая обработка интеллигенции в идеологических кампаниях на всевозможных конференциях, съездах, слетах, собраниях, совещаниях и чистках. Литература становилась управляемой. Навязанный правящей идеологией метод социалистического реализма требовал от работников
Контроль над соблюдением творческой интеллигенцией установленных партией большевиков канонов осуществлялся, с одной стороны, строжайшей цензурой, а с другой — системой доносительства и репрессиями. Доносительство было объявлено почетным долгом каждого гражданина, а недоносительство — преступлением. Густая и широкая сеть осведомителей, сексотов, стукачей и информаторов всех оттенков охватила все сферы жизни и творчества. Они сообщали в органы о каждом шаге писателя, артиста, музыканта, художника и кинематографиста. Осведомители 4-го и 5-го отделений секретно-политического отдела сами писали романы, ставили спектакли, снимали фильмы, создавали полотна и одновременно регулярно и деловито доносили о коллегах. Под особым контролем органов госбезопасности находились писатели — «инженеры человеческих душ» [29] .
29
Афоризм «Писатели — инженеры человеческих душ» был высказан Юрием Карловичем Олешей на встрече писателей со Сталиным в доме Горького. Позже Сталин корректно процитировал эту формулу: «Как метко выразился товарищ Олеша, писатели — инженеры человеческих душ». Вскоре афоризм был приписан Сталину, и он скромно примирился с авторством.
Стихотворение о Сталине «Мы живем, под собою не чуя страны» и неопубликованную поэму «Песнь о Гамаюне» поэты О.Э. Мандельштам и НА. Клюев читали лишь узкому кругу друзей, однако стукачи незамедлительно донесли «органам» о крамоле. Стукачество становилось нормой. В те годы в творческой среде был весьма популярен анекдот: «Все советские писатели делятся на три категории: первая — те, что стучат на машинках, вторая — те, что стучат на коллег, и третья — те, что перестукиваются». Над этим можно было бы посмеяться, если бы это не было сущей правдой.
Жанр стукачества в среде писателей и других творческих работников развивался во всем многообразии форм, со своими корифеями и классиками. Всю страну оплела паутина подозрительности и взаимной слежки. Доносы были как явными, так и тайными. В работе «Воскресшее слово» Виталий Шенталинский приводит официальные, то есть явные, заявления-доносы писателей, сохранившиеся в архивах КГБ, на своих коллег, приведшие к их арестам {167} .
Сохранилось заявление будущего лауреата Сталинской премии второй степени за роман «Даурия» (1950 г.) и автора романа «Отчий край», Почетного гражданина г. Иркутска (1967 г.) Константина Федоровича Седых уполномоченному Союза советских писателей по Иркутской области поэту Ивану Молчанову: «Считаю необходимым довести до Вашего сведения следующее. 30 ноября вечером ко мне на квартиру заявился небезызвестный Вам Ин. Трухин в сопровождении какого-то незнакомого мне человека, которого отрекомендовал мне и находившемуся в это время у меня Ан. Пестюхину (Ольхону) поэтом Рябцовским или Рябовским, точно не помню. Оба они были пьяны. Подобный визит Трухина меня чрезвычайно изумил, так как никакого близкого общения у меня с ним нет. Поэтому я встретил его достаточно холодно. Но пьяному Трухину море по колено. Он извлек из кармана бутылку водки и стал приглашать выпить. В последовавшем затем разговоре Трухин, ничем и никем на то не вызванный, допустил гнусный контрреволюционный выпад против товарища Сталина. Слова его были таковы: — Да что вы мне все! Да если на то пошло, так я и самого Сталина распатроню! Я немедленно оборвал Трухина и заявил ему, что о его поступке доведу до сведения уполномоченного ССП. Затем я сразу же выдворил и его, и его приятеля из квартиры… Трухин считает себя советским поэтом. Но за такими его словами, несмотря на то, что сказаны они в пьяном виде, скрывается неприглядная физиономия враждебного нам человека. Мне, например, кажется, что если бы он был настоящим советским человеком, то не позволил бы такого выпада и пьяным…»