Допельдон, или О чем думает мужчина?

Семенов Эдуард Евгеньевич

— Восемь минут.

— Что восемь минут? — не понимаю я.

— Мы занимались с тобой сексом всего восемь минут, но я снова кончила.

Марина вздрагивает и снова прижимается ко мне. Я чувствую, как ее мышцы сжимают мое естество. И мы лежим в таком положении еще долго. Дольше, чем длился сам процесс, не шевелясь и отдавая друг другу энергию. В моем положении мне видна только узкая полоска неба. Сначала розовая, потом фиолетовая и, наконец, черная с редкими бриллиантами звезд. Нам хорошо, и мы шепчем друг другу слова благодарности.

— Спасибо,

родная!

— Спасибо, мне было хорошо.

«Действительно. Как мало нужно для счастья? Если это, конечно, счастье! И счастье ли это? Может быть, это состояние и есть настоящий допель…»

Я не успеваю вспомнить свое новое слово, потому что именно в этот момент внутри машины раздается душераздирающий волчий вой. Нет, не так. Сначала кто-то постучал пальцами по стеклу. Тук! Тук! А потом уж раздался волчий вой. Вой был такой страшный, что, казалось, кровь застыла в жилах. Несмотря на то, что в машине было невообразимо душно, я вдруг резко почувствовал холод. У меня даже мурашки побежали по коже.

Но самым ужасным было то, что, поскольку в салоне было темно, я четко видел, что постучать пальцами по стеклу было просто некому. Вокруг нас было только небо.

Черное летнее небо. И мигающие звезды.

— О боже! Что это? — прошептала моя принцесса, вжимая, буквально вдавливая, меня в сидение.

Вой повторился, и до меня, наконец, дошло, что это было.

— Ничего страшного, — прохрипел я, усугубляя положение. — Сын звонит!

Уж не знаю, когда он настроил сигнал со своего телефона на этот душераздирающий звук. Наверное, это случилось еще тогда, когда я только приобрел свой телефон. Но с тех пор так и повелось, все звонки как звонки, а звонки сына воют.

Сколько раз я хотел поменять этот звук, но все как-то руки не доходили. И вот поплатился за это.

Вой, ворвавшись в нашу идиллию, мгновенно разрушает ее.

Самое сложно было найти мои брюки, где в заднем кармане лежал телефон. Включить свет — выставить себя на всеобщее обозрение.

Ведь если с природой волчьего воя мы разобрались быстро, то с природой стука было не все понятно. Вполне можно было предположить, что у шутников как раз и был расчет на то, что мы в спешке включим свет и предстанем перед ними в костюмах Адама и Евы.

Предоставлять им такого удовольствия не было никакого желания, поэтому мы шарили по закоулкам машины в полной темноте.

Маленький атомный взрыв внутри салона сделал свое дело. К тому моменту, как мы разобрались со всей одеждой, собрав ее по щелям и углам, вой снова прекратился. Мы переводим дыхание и пытаемся понять, кто же стучал в окно.

«Поймаю, убью!»

Я кое-как натягиваю на голое тело брюки. В этот момент вой возобновляется. Достаю из кармана телефон. На синем экранчике горит имя сына.

Смотрю на принцессу. Она уже сидит на своем месте, на кресле водителя. В темноте не видно ее лица. Но голос

явно дрожит. Бедная, испугалась! Трусиха.

— Что ты смотришь? Ответь!

— Мне надо выйти из машины, я не могу так разговаривать.

— Выходи.

Вместе с открытой дверью в салон машины врывается вечерняя прохлада и рой комаров. Хочу закрыть за собой дверь, но Марина просит:

— Оставь, пусть немного проветриться салон.

— Хорошо.

Выхожу на улицу в одних брюках, с голым торсом и уже на ходу раскрываю панельку телефона.

Слышу далекий и резкий голос сына: «Па, перезвони мне!» И тут же отключается. Вот они, дети двадцать первого века! Никакого уважения. Ни тебе — здрасьте, ни тебе — до свидания. Одна сплошная — экономия. И в груди вместо радости общения с сыном у меня поднимается волна раздражения. Ну какая ему разница? Ведь все равно за разговор плачу я.

Пока набирается номер, осматриваюсь, чтобы увидеть тех подонков, которые обломали нам весь кайф. Но если они есть, то спрятались где-то в кустах. Отсюда мне видно только красный огонек сигареты в салоне машины. Марина закурила. Успокаивается.

А вокруг никого! Хоть ты тресни! Ну ни одной души!

Только небо, река и ласточки. Летают где-то рядом и надрывно кричат. Гоняются за кем-то на линии берега…

Наконец, мой телефонный сигнал проталкивается через тысячи километров и раскрывает окно, скорее форточку, к моему сыну. Я снова слышу его голос.

— Привет, пап!

— Привет, сын! Почему вы мне так долго не звонили?

Странно! Сколько раз я представлял себе этот разговор с ним, а тут вместо того, чтобы сказать о самом главном, о том, как я соскучился по нему, я спрашиваю у него такие глупости. И так ведь понятно. Не было денег. Но…

— Ну, па! Чё звонить-то! У нас все хорошо! Вот только что вернулись с экскурсии! Ездили в Одессу! На самом деле мне некогда, па! Давай, пока!

— Подожди, подожди! — ору я в трубку. — Что значит пока?

— Ну, хочешь вот с мамой поговорить.

— Давай.

Я не знаю, почему отхожу от машины, это происходит инстинктивно. Неосознанно. Просто делаю несколько шагов, как будто хочу посмотреть, а не спрятался кто-то за линией обрыва — и в этот момент слышу голос Ольги.

— Алло! Привет!

Такой далекий и близкий. Голос моей первой женщины, моей жены и матери моего ребенка.

— Привет! — выдавливаю я из себя и чувствую, как у меня пересыхает горло. — Как ты там?

— Нормально, — звенит ее голос из трубки. — Надоело все только до чертиков. Домой охота.

— Приезжайте скорей, — говорю снова в трубку глупость. — Я так по вам соскучился!

Глупость, естественно, это из-за того, что они не могли сейчас вот так прямо приехать. У них билеты были взяты на 28 августа. Так что увидеть я их смог бы только не раньше 29-го. А это через неделю. И я это, естественно, знал.