Дополненная реальность. Новый пользователь
Шрифт:
Пашка сел на постели и уставился на сообщения, прочитав их ещё раз по порядку, а потом и ещё один раз. Он глазам своим поверить не мог. Это что же получается, Пионова не то, что не заблокировала его после всего трэша, она переживает и хочет с ним общаться?
Может, обматерить просто решила на свежую голову? Но по тону сообщений было не похоже.
Часы показывали ноль-ноль сорок семь, и звонить Пашка не решился. Написал, что был в отрубе. Через минуту попросил прощения за вчерашнее. Потом настрочил целый абзац,
Происходило то, чего с людьми происходить не может.
Воспалённый мозг Пашки сфокусировался на этой мысли и припомнил, что он, Пашка, намыливался во всемогущие боги. Точно, приложуха! А там что?
А там накопились овен, две свинки, два медведя, три «G» на боку, восемь перевёрнутых «игреков» и одиннадцать «П» с прорехой.
«Вы достигли 20-го уровня!»
Квест о дружбе с воровкой Островской висел не засчитанным. Пашка потёр макушку (голова гудела), ополовинил графин с водой и ещё раз перечитал сообщения Пионовой.
Она была не онлайн. Заходила последний раз в двадцать минут первого.
Люська, конечно, чудо в перьях! Если бы Пашку кто обрыгал, он бы такого не спустил, даже, наверное, и Толику. А он ведь при том не девка.
Видать, всё-таки приложуха на неё повлияла.
Только всё равно было непонятно, как после такого можно будет Люське в глаза смотреть.
Рассудив, что по утрам люди бывают к милосердию не склонны, Пашка приписал ещё, что хотел бы с ней поговорить на большой перемене и увидеться для этого за школой около трансформаторной будки. Тянуть до конца уроков опасно: можно в коридоре столкнуться, а тогда придётся при свидетелях.
Пашка решил на всякий случай биологию прогулять, чтобы и по пути её не встретить от греха подальше.
Но у матери на утро оказались свои соображения.
Пашка проснулся от нового ора.
— Вставай давай, ирод! Или ты намылился опять школу прогуливать?! Есть в тебе совесть вообще, дрянь ты такая?! Мать извёл! Пьянь подзаборная! У всех дети как дети, и только меня бог наградил! Опять со своим Толиком-раздолбаем набухался! Думаешь, взрослый?! Взрослым ты станешь, когда с нашей шеи слезешь! Сколько ты будешь нам с отцом кровь пить?! Вставай сейчас же!
Пашка зыркнул на мать недобро, но повиновался. Голова почти прошла, но от похмелья осталась слабость и опустошение.
Собираться пришлось под непрекращающиеся попрёки. Хорошо хоть отец раньше на работу уходил. А вот мать, похоже, решила ради сына припоздниться.
— Ты добром не кончишь, помяни моё слово! Ты в тюрьме окажешься или в канаве! Ты когда за ум возьмёшься, ирод?! Ты почему в пятницу в школе не был? Мне классная руководительница твоя звонила. Ты думаешь, тебе всё дозволено? Ты думаешь, на тебя не найдётся управы?! Ты…
В общем, так вышло, что на биологию Пашка успел. К школе он подбирался, как партизан: окольными путями, с анализом диспозиции. Так что с Пионовой не столкнулся.
— Осторожно с Абдуловым, — шепнул
Думать о чём-то, кроме разговора с Пионовой, выходило слабо, и Пашка только головой замотал.
— Предки чё? — спросил Толик.
— Нормально, — буркнул Пашка, и тут биологичка приметила их перешёптывания, выволокла его к доске и начала пытать, что такое митоз, хотя он и слова такого не слышал.
Дело Толик говорил, надо было его слушать. Сильно Пашка булки расслабил со своими сердечными делами и богоподобными планами. Потому что было Пашке ещё до бога очень далеко, как минимум двадцать уровней.
Расплата настигла после алгебры, когда он с замиранием сердца устремил свои стопы к главному входу.
Пуп, Абдулов и синемордый Кумыжный перехватили его около столовой.
— Стой, Соколик! — заступил дорогу Илья-носоломатель. — День борьбы с вампиризмом ты пропустил, а вот сегодня у нас день огненного дракона. Все недостойные проходят жгучее испытание. Осилишь пятнадцать красных перчиков, и получишь иммунитет на две недели. Всё по чесноку: вообще тебя замечать не будем. Не осилишь — пеняй на себя. Как бы тебе эти перчики ещё куда не затолкали.
Тут трое парней разразились хохотом, и Краснопупинский шагнул вперёд, протягивая Пашке магазинную упаковку затянутых целлофаном жгучих красных перцев. Вокруг них начала собираться толпа, создавая около столовой затор.
Пашка сглотнул. Острое он не переносил с тех пор, как восьмилеткой с дуру сунул в рот огрызок высохшего тёмно-бордового порождения ада, которое батя макал в свою тарелку борща буквально на пару секунд всякий раз, когда мамка его готовила. После этого батя неизменно выпивал сто граммов водки, поглощал тарелку, и глаза у него обязательно слезились. А к ночи мамка начинала перерывать обувные коробки с лекарствами в поисках таблеток от изжоги. Батя шутил, что хороший перец жжётся дважды, но Пашка не понимал, о чём речь. Пока не сглупил с тем чёртовым стручком.
Страдал он после того эпизода действительно дважды: рот горел так, что мать его еле откачала под отцовский хохот, а в сортире вечером Пашка вообще чуть с ума не сошёл.
И с тех пор острого боялся до дрожи.
Но стервятникам страх показывать нельзя ни в коем случае, не то Пашку станут этим перцем каждый день тут пичкать.
— Давай-давай! — подбодрил Абдулов. — Ты мужик или чё?
Толпа стала больше. Кто-то заулюлюкал.
Покрывающийся потом Пашка увидел, как в первом ряду зевак мелькнуло перекошенное лицо позавчерашней воровки Островской, и тут же она повернулась спиной, проталкиваясь через толпу.