Допрос с пристрастием
Шрифт:
— Оп-па! Дела, — констатировал Глюк. — Здорово, фашист! Теперь хоть знаешь, кто такой этот Геринг?
— А то, — расплылся в редкозубой улыбке тот самый часовой, что оказался когда-то последним провожающим. — Это главный немецкий летчик.
— Точно, — похвалил Глюк. — А кто он был еще?
— Еще? — выпучил глаза часовой. — А разве…
— Ага, — кивнул ему сталкер, — у фрицев получалось совмещать много должностей. Он еще был главой государства Пруссия и руководителем штурмовых отрядов — СА. Не знал? Учи матчасть, бестолочь!
— Ты уж его не обижай, — посоветовал Ведич. — А то правда разойдется, начнет
— Ладно, не отчаивайся, — уверенно сказал часовому Глюк. — Подойди прямо к своему главному фюреру и спроси чего-нибудь почитать по теме. Он тебе точно найдет. Может, за любовь к наукам повысит до начальника двух, а то и трех постов. Кстати о птичках, ты ученому — Квароду — сообщил о нашем приходе?
— Да, сообщил, сообщил. Сейчас придут вас встретить.
— Умница, — сказал Глюк и послал часовому воздушный поцелуй. — Мы, кстати, тут кучу скоргов и другой заразной всячины притащили, не хочешь вблизи глянуть?
Часовой сразу напрягся.
— Вы, это… — сказал он, напяливая защитную маску. — Отойти от дота! Немедленно! На пятьдесят метров, — выдохнул он и тут же закупорился люком.
— Храни покой и порядок в Рейхстаге! — крикнул ему напоследок Глюк. — Мы пошли, короче.
Но идти они сразу не смогли, на обоих сталкеров накатилась волна хохота. Эта была разгрузка нервов после напряжения последних дней.
18. Академик Рэкод
Никто не знает, что стало с Рэкодом. Как закончился его жизненный и научный путь. Вскоре после «истории со сталтехом» он попросту исчез. Просто не явился утром в лабораторию. Пришел Хистер с дуболомами. Поинтересовался, что и как. В смысле, поспрашивал, где академик. Спрашивал явно без особого интереса. Так, для проформы. Все поняли — Фюрер затирает следы. Отводит от себя подозрение.
Правда, позже кто-то из приятелей Кварода предположил, что Рэкод сбежал из Форта. Мол, знал, что его ждет за пререкания с Хистером, вот и сделал ноги заблаговременно. Что, мол, ему, с его мозгами, сложно было пройти мимо охраны на входе или через периметр? Кварод был бы не прочь поверить в такую сказку. В конце концов, Рэкод ему нравился. Но он достаточно хорошо знал начальника. Знал, как сильно Рэкод любил науку и как по-настоящему стремился раскрыть тайны Пятизонья. Что ему толку от жизни за Барьером? Это даже если он, задействовав свою гениальность, решит проблему имплантатов. Вне Зоны ему делать нечего. Мир за Барьером слишком досконально изучен, чтобы его интересовать. Здесь, в лабораториях Ковчега, была вся его жизнь и все его надежды.
Так что, как это ни тоскливо, но следует признать, что он был просто репрессирован. В смысле, тихонько ликвидирован где-то в самых нижних этажах Форта. Квароду очень хотелось верить, что академика просто убили. Быстро и безболезненно. Без всяких экзотических пыток. Хотя, если честно, от считающего себя обиженным Хистера можно было ожидать чего угодно.
Зато кому привалило счастье, так это Бармалею. Ему, правда, не присудили академическое звание, но Группу лабораторий все-таки вернули. Теперь он ходил по оборудованным Рэкодом залам гоголем. И ныне, разумеется, допускались только плановые, утвержденные свыше исследования.
Успокаивало одно. Бармалей не только не был гением, но и вообще не слишком отличался умом и сообразительностью. Так
19. Два генерала
Пьянка проходила в духе соревнований. Тут было не до наслаждения изысканной закуской или ароматами коньяка «Наполеон». Как же могло быть иначе, если за столом восседали два генерала, равных по статусу. Хоть здесь, за столом, они должны были наконец разобраться, кто из них круче. До начала пиршества исконно русский Жиров не без основания считал, что в этом состязании у него есть неоспоримое генетическое преимущество. Все-таки русские жили в этом холоднющем климате немало столетий, а одним из способов выживания тут считалось непомерное употребление горячительного. Что против вековой закалки мог значить какой-то французский напиток, пусть и многолетней выдержки?
Но, как говорится, в расчеты вкралась ошибка. Как выяснилось из разговора между делом, израильтянин-то и вправду родился в своих «палестинах», однако его дед и бабуля проживали примерно в этих краях. Так что нынешняя поездка могла считаться для генерала израильской армии чем-то вроде экскурсии на родину предков. Вот и получалось, что Алексей Жиров сразу потерял некоторые из своих исконных преимуществ. К тому же смелости и упорства Давиду Иващу было, похоже, не занимать. «Что же это получается, — прикидывал про себя генерал-майор Жиров, — припасенного загодя коньячка не хватит? Придется посылать кого-то из штабистов за добавкой?» Вслух он, правда, поинтересовался другим:
— А я вот все равно не пойму, генерал, зачем вам это надо?
— О чем речь, мой русский друг? О предстоящей операции? — сразу отреагировал израильтянин.
Вот ведь гад, после бутыля на брата он совершенно не потерял интуиции и логики, отметил Жиров.
— Точно так, о ней, — кивнул российский генерал с петлицами танкиста.
— О, причин целый ворох! — закатил глаза его израильский коллега. — Причин столько, что нам, пожалуй… — он внимательно оглядел сервированный столик. Закуски на скатерти почти не убавилось, а вот спиртосодержащей субстанции…
— Я, это… — сказал русский, приподнимаясь. — Сейчас пошлю кого-нибудь из своих орлов. Пусть…
— Погоди, Алексей Глебович, — израильский танкист вскинул кверху указательный палец. — Сейчас. — Он тоже встал и направился к солидному «дипломату», оставленному на стульчике поблизости. — Ай момент!
«Чего у него там? Тактические карты? — с некоей неприязнью подумал русский. — Нашел время, тоже!»
Однако все оказалось куда веселее. Израильтянин повернулся и продемонстрировал коллеге тяжелую, как бронебойный снаряд, бутылку «Текилы».
— Ну, заряжай! — скомандовал русский, сразу же светлея душой.
— Нет, вначале договоримся, — остановил процесс израильский генерал. — Давай все же перейдем на «ты»? А? — Бутылку он и вправду держал, как заряжающий перед подачей в казенник — горизонтально.
— О! За это надо, Давид! — обрадовался Жиров. — За это завсегда!
В отличие от боевого снаряда, у которого после скручивания ударника все взрывчатые свойства аннулировались, с бутылкой все происходило совершенно наоборот. Когда колпачок откручивался, она поступала в дело.