Допустимая погрешность некромантии
Шрифт:
— Не знаю… не думаю. Мне просто нужно понимать, так стало бы легче.
Снова молчание. Задавая этот вопрос, я и не рассчитывала на искренность. Но он наконец ответил:
— Вот и я не знаю. Людям не зря отведено столетие жизни. Со временем они… заканчиваются. Вот этот внутренний огонь, когда деревенский мальчишка встает до рассвета, чтобы увидеть любимую — даже не прикоснуться к ней, просто увидеть — этот огонь заканчивается намного раньше, чем живет средний человек. Я не зря лишил своих слуг эмоций: это намного человечнее, чем видеть, как они истратят их все. И я закончился, уже давно. Единственное, что меня
Он копнул слишком глубоко и отошел от темы, хотя я понимала, что эти рассуждения тесно связаны между собой. Потому осмелилась уточнить:
— Вы хотите сказать, что уже не способны испытывать сильные чувства?
— Примерно так. И тем не менее ты вызываешь во мне любопытство. Азарт. По сравнению с тем, что я испытывал к женщинам на протяжении последних нескольких веков, этого уже слишком много. Большего и не будет. Так что нет, ты мне не нравишься в том смысле, который сама вкладываешь в это слово. Теперь уходи.
— Еще один, последний вопрос! Тот деревенский мальчишка — вы? Таким вы были?
— Уходи.
До вечера я успела помириться с Марушкой, но расспрашивать ее о прошлом Шакки не спешила. Незачем нам с ней вообще его в разговорах вспоминать. Но сама не находила себе места. Кажется, я чуть лучше теперь его понимала. Его цинизм, жестокость и равнодушие — не показные. И они наверняка были неизбежны. Притом он преследует вполне благородную цель, пусть даже из одного только тщеславия. А еще — и это было самым важным открытием: он становится проще, когда я становлюсь проще, перестает играть, когда я перестаю. Он и теперь не был в моем понимании хорошим человеком, но если попытаться объять эту пропасть — семьсот лет полного одиночества — то и ненависть к нему окрашивается в совсем другие цвета.
Интересно, зачем он требовал переселить меня в свою комнату, если уже вторую ночь подряд не собирается спать в своей постели? Мне, может быть, очень понравилось слушать его дыхание! Только во сне он выглядел уязвимым и понятным.
Глава 14
Спозаранку мы разместились в маленьком крытом экипаже. Господин Шакка из слуг взял только возницу — молчаливого Дорба. Я нарядилась в сюртук и бархатные брюки — благо, здесь женщины в путешествиях могли себе позволить почти идеальный прикид. Я пыталась настроиться на двухдневную тряску, но все равно не могла не спросить через пару часов скучной поездки по лесу:
— Господин Шакка, у вас тут никакого почтового сообщения не придумано? Заслали бы голубя куда надо, демонов бы вам посылочкой обратно выслали.
Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую:
— Чтобы перевезти трех демонов требуется вся дворцовая стража и министерство магии в полном составе. Или я.
— Вы такой скромняга!
— Кто бы говорил.
— А что я? Я тише воды, ниже травы! Ну, может, совсем иногда чуть-чуть перегибаю, но видели бы вы меня на организации майского парада — вот там уж я ух! Зато наш факультет даже в новостях показали. Я никогда тихоней не была, надо признать. Родители в детстве за голову хватались, а потом — я совершенно в этом уверена — гордились именно тем, что я такой
Я осеклась, потому что некромант повернулся ко мне и застыл. Уж не знаю, что было скрыто за его напряженным молчанием, но и я замерла. Перевела взгляд на губы, но заставила его вернуться к глазам. Почему он так смотрит? Не с усталостью или злостью от моей болтовни, а как будто впервые увидел.
— Ольга, — сказал так тихо, что я едва могла расслышать. — Ты ведь в самом деле даже и не думаешь о том, что останешься в моем мире.
Ответила так же тихо, чтобы не нарушить это странное напряжение:
— Конечно. Я живу надеждой. Я говорю, дышу, еду с вами за демонами или ругаюсь с Марушкой только потому, что у меня есть надежда. Странно, что вас это удивляет.
— Не удивляет.
— Тогда почему вы об этом заговорили?
— Жду не дождусь, когда избавлюсь от тебя, — все так же пронзительно тихо.
На этот раз я пропустила мимо его сарказм, потому что видела сейчас его таким, как никогда раньше:
— Кажется, вы что-то совсем другое хотели сказать.
— Нет.
И вдруг обхватил меня за плечи и потянул на себя, перетаскивая к себе на колени.
— Что вы делаете?
Руки у него настолько сильные, что даже без резких движений полностью подчиняют. Он уже держал меня за бедра, усадив на себя лицом к нему, сам немного запрокинул голову. Я смутилась от интимности позы и уперла ладони в его грудь. Он молчал, все с той же серьезностью смотря на меня, потому пришлось повторить, но вышло чуть хрипло:
— Что вы делаете?
Он скользнул рукой по спине вверх и надавил на лопатку, вынуждая наклониться к нему. Я замерла в миллиметре от его губ, понимая, что сама уже не сдержусь от поцелуя. Но некромант вдруг еле заметно улыбнулся:
— В тебе столько жизни, Ольга. Кажется, я начинаю понимать свой азарт. Я просто соскучился по жизни.
Я не предпринимала попытки отстраниться, шептала прямо в его губы:
— Осторожнее, господин Шакка. Как бы вам ко мне не привязаться.
— Не волнуйся, я привык терять людей. Потому давай не будем тратить время?
— А как же полная капитуляция?
— Отложим до окончания поездки.
— Ее не будет.
— Договорились.
И последним движением руки он заставил меня сократить расстояние между нами. И несмотря на то, что он сам спровоцировал и эту двусмысленную позу, и поцелуй, получалось так, что я целую его. И мне было плевать. Пальцы зарывались в темные волосы, я сама напирала языком и прижималась. Захотелось податься вперед бедрами, еще сильнее усилить близость. И именно от меня зависело теперь, во что перерастет этот поцелуй. Эта мысль и заставила меня с сожалением оторваться от его губ, улыбнуться и прошептать:
— Вы все делаете специально. Как будто вы сейчас уязвимый, а я главная.
Он улыбнулся в ответ:
— И зачем мне это надо?
— Заставляете меня признать, что я сама хочу вас целовать, а не вы меня принуждаете.
Керин дотянулся до моей губы кончиком языка, слегка задел и тут же убрал, словно дразнил. И это, черт возьми, работало. Рот сам непроизвольно открылся, ожидая новой ласки, но я заставила себя немного отстраниться, чтобы ответить ему тем же.
— Ты слишком много думаешь, Ольга, — улыбка лукавая, и в глазах заплясали огоньки.