Допустимая погрешность
Шрифт:
– Конечно. Близким в такую минуту нужно помочь, поддержать их. Я договорился с судмедэкспертами: тело мы можем взять через два дня. Правда, нужно получить еще согласие следователя прокуратуры. И тогда можно организовать похороны. Я же говорил вам, что считаю себя отчасти виновным в том, что случилось в моем доме.
– Зачем вы скрыли от меня, что собираетесь поехать в морг? Я бы вас понял.
– Не знаю. Мне было неудобно. Я вспомнил, что мы с вами договорились о встрече… Не знаю… Мне показалось, что я проявляю слабость, поэтому не стал вам ничего говорить.
– Надеюсь,
– Больше ничего.
– В таком случае мы едем к вам в офис. Я думаю, что сейчас как раз время.
Ратушинский взглянул на него, но не тронулся с места.
– Что еще произошло? – спросил Дронго, глядя на хозяина дома.
– Я решил отстранить Юлию от ее служебных обязанностей, – сообщил Борис Алексеевич, глядя в некую точку перед собой.
– Почему?
– У меня есть подозрения. Сначала документы, потом это убийство.
– Вы могли рассказать о своих подозрениях следователю прокуратуры.
– Нет, не мог. И вы прекрасно знаете, почему. Не хватает еще посвящать его в мои дела. Я и так опозорен публикациями этих документов Лисичкиным. И еще убийство на мою голову. Нет, я не хочу посвящать следователя в свои дела.
– Тем не менее Юлию вы отстранили от работы…
– Пока да. Мне нужно все проверить и убедиться самому. Я не стал увольнять ее, а перевел в отдел зарубежных связей. Там как раз не было психолога. В зарплате она не потеряет.
– Вы ей сами сказали об этом?
– Нет. Я попросил нашего вице-президента сообщить ей о моем решении. Думаю, она все поймет правильно и не обидится.
– А если обидится?
Ратушинский нахмурился.
– Так будет лучше, – упрямо сказал он.
– Я думал, вы сильнее, – покачал головой Дронго.
– В каком смысле?
– Вы сами не могли объявить ей о своем решении? Боялись скандала?
– Ничего я не боялся. Просто решил, что будет лучше, если ей об этом скажет наш вице-президент. Он занимается кадрами. И она раньше работала у него, была его секретаршей…
– И его любовницей, – добавил Дронго.
Борис Алексеевич ослабил узел галстука, снял очки, протер стекла и, не надевая очков, задумчиво произнес:
– Значит, она вам все рассказала.
– Не уверен, что все, – возразил Дронго, – но кое-что успела.
– О моих с ней отношениях тоже?
– Я об этом ее не спрашивал, – слукавил Дронго, не желая выдавать молодую женщину.
– Напрасно, – надел очки Ратушинский. – Мы были с ней близки. Несколько раз. Надеюсь, она не рассказала вам всех подробностей…
– Вы хотите сообщить мне какие-нибудь детали?
– Нет. За исключением того обстоятельства, что она сама перешла ко мне от нашего вице-президента…
Дронго молчал, позволяя ему высказаться.
– В общем, она всегда знала, чего хочет, – продолжал Борис Алексеевич, – поэтому ушла от вице-президента, узнав о его предполагаемой женитьбе. До этого она явно строила свои планы в расчете на его холостяцкую квартиру.
– И перешла к вам, зная, что вы женаты?
– Да. И тем не менее перешла. Однажды я вернулся в офис довольно поздно, часов в семь, после обеда с венграми. Они привезли свою знаменитую настойку, и мы несколько
Я вошел навеселе, начал шутить. Она подошла ко мне с документами, и я почувствовал аромат ее духов. Довольно смутно помню, как все получилось. Кажется, я шутливо ткнул ее в плечо. В общем, мы неожиданно оказались на полу. Об остальном вы, конечно, догадываетесь…
– Неужели вы об этом потом пожалели?
– Что? – Он поправил очки и улыбнулся. – Конечно, нет! Наоборот, даже обрадовался. У нее большие потенциальные возможности. Несколько раз мы встречались. Но я чувствовал, что не слишком много для нее значу. Вернее, ей было интересно узнавать новости о наших планах, перспективах, мои суждения о партнерах и сотрудниках фирмы. Есть такие женщины… Мелочи вроде подарков и разных знаков внимания их не прельщают. Им нужны более весомые доказательства собственной значимости. И собственной власти. Ей хотелось быть больше, чем секретаршей. Наверное, одним из ее прежних воплощений была мадам Помпадур, – пошутил он. – Ей хотелось быть явной «фавориткой короля», а меня такое положение дел не устраивало.
– И поэтому вы расстались?
– Не только. В одну из встреч она потребовала… В общем, я стараюсь предохраняться. В мои годы смешно подцепить какую-нибудь глупую болезнь. Но ей это явно не нравилось. Она требовала, чтобы я отказался от подобных методов. Вы меня понимаете? А я боялся, что она хочет совсем другого. В общем, я перестал с ней встречаться, и думаю, что сделал правильно. Хотя отношения у нас оставались хорошими. До вчерашнего дня.
– Не думаю, что вы поступили правильно, – сказал Дронго. – Поэтому вы боитесь появляться у себя в офисе?
– Я ничего не боюсь, – вспыхнул Борис Алексеевич. – Но сегодня она соберет свои вещи и перейдет в другой отдел. В другое здание.
– Вы еще много раз будете с ней видеться, – возразил Дронго. – Ее будут вызывать как свидетеля в прокуратуру, и, возможно, вам предстоит очная ставка.
– Придется встречаться, – кивнул Ратушинский. – В конце концов, я не утверждаю, что это сделала именно она.
– Все понятно. В офис мы с вами не поедем. И хотя я не одобряю ваших кадровых перемещений, тем не менее пытаюсь понять ваши мотивы. Мне нужно поговорить с Майей Александровной.
– Исключено, – нахмурился Борис Алексеевич. – Она себя очень плохо чувствует.
– Мне кажется, что вы не хотите, чтобы я проводил расследование, – сказал Дронго. – Вы все время пытаетесь мне мешать.
– Хочу, – упрямо сказал Ратушинский. – Если это Юлия, я сотру ее в порошок.
– А если нет?
– Не знаю. Я всю ночь не спал, думал. Уж не знаю, на кого грешить…
– Вы разрешите мне вечером приехать к вам на дачу?
– Только не сегодня. Вечером у нас будут сотрудники прокуратуры и милиции. Они будут проводить осмотр помещения и беседовать с Майей Александровной.