Дорога через ночь
Шрифт:
– Да не может быть!
Пораженный открытием Стажинского, я моментально повернулся, чтобы убедиться, насколько правильно его подозрение. Увидел, однако, лишь широкую покатистую, как лошадиный круп, спину кельнера да лысый затылок с узкой рыжеватой межой, отделяющей его от толстой красной шеи.
Кельнер долго не появлялся, и, когда появился, я готов был вскрикнуть:
– Гробокопатель! Убийца!
Равнодушно и медлительно нес он свое грузное тело по узкому проходу между столиками, бутылки в огромных цепких руках тихо позванивали. Старший официант из греков на вопрос, как зовут кельнера, с готовностью ответил:
– Шнорре. Карл Август Шнорре.
– Да мы встречали в немецком концлагере одного эсэсовца, похожего на него. Правда, того именовали Рихардом Зибертхофом.
– Нет, этот Шнорре, - коротко подтвердил грек, не желавший вдаваться в подробности наших встреч в концлагере.
– Карл Август Шнорре...
– Шнорре...
– издевательски повторил Казимир, проводив глазами официанта.
– Теперь не только фамилию, он родословную новую сочинит. Шнорре...
Стажинский перехватил кельнера, возвращавшегося с пустыми бутылками, и попросил еще пива. И, когда тот принес, обратился к нему:
– Ну, как живется в Америке, господин Зибертхоф?
– А в Америке живется неплохо, - глухо ответил кельнер и, разлив по кружкам пиво, добавил: - Только меня зовут не Зибертхоф, а Шнорре...
– Ах, вот как! А вы не били на пари со своими собутыльниками заключенных в концентрационном лагере Бельцен?
– Нет, я никогда и нигде не бил никого ни на пари, ни без пари, - тем же тоном сказал кельнер, забрал пустые бутылки и повернулся к нам своим мощным крупом.
Теперь я не сомневался в том, что это был Гробокопатель, которого искал и не мог найти до самой смерти своей Устругов. Ненавидевший эсэсовцев и без того, Георгий приходил в бешенство и не жалел ни себя, ни других, если видел охранника чем-то напоминающего Гробокопателя. Злость к нему была так велика, что в первый день побега Устругов готов был вернуться к концлагерю, чтобы подкараулить и убить Зибертхофа, хотя знал, что это будет стоить жизни самому. И он, наверное, поступил бы так, если бы я не прикрикнул тогда на него и не напомнил об ответственности, которая неожиданно свалилась вместе с свободой на наши плечи. Это была первая наша стычка, и я помнил хорошо не только резкие слова, которыми мы обменялись тогда, но и весь тот день, когда мы оказались, наконец, как предсказывал Самарцев, "по ту сторону проволоки".
ГЛАВА ПЯТАЯ
Нам удалось это лишь в самом конце зимы. Сильная метель, налетевшая откуда-то на северо-западную Германию, занесла дороги, по которым шло снаряжение на фронт, и власти распорядились послать на расчистку заключенных. Нас подняли еще ночью, накормили наспех вареной брюквой, и, выдав лопаты, вывели за ворота лагеря.
Охваченная цепочкой конвоя, длинная колонна по четыре человека в ряд миновала последнюю сторожевую вышку и выползла в поле. День только начинался. Мутное, почти черное небо пыталось оторваться от земли, но не могло одолеть собственную тяжесть и висело прямо над снегами. Мела поземка. Ее белые космы тянулись через дорогу с черными плешинами асфальта и путались в ногах заключенных. Ноги, обутые в брезентовые бутсы на толстой деревянной подошве, со скрипом скользили по снегу и вязли в нем.
Колонна двигалась медленно и тяжело. Обессиленные голодом и побоями, заключенные вяло, с безнадежностью уже побежденных отбивались от ветра. Сердитый бездельник, носившийся над полями, врывался в рот, перехватывая дыхание, бил в глаза, засовывал холодные лапы под фуфайку. Люди выставляли вперед приподнятые правые плечи и склонялись навстречу ветру, словно говорили, что покоряются ему, но молят о пощаде. Четкие ряды, в которые, как в
Мы воспользовались этим, чтобы сойтись на несколько минут вместе. Поманив меня, Самарцев стал пробираться к Жарикову, шедшему немного впереди. Я протиснулся к нему и пошел рядом. Быстро поворачивая обросшее большелобое лицо то ко мне, то к капитану, Василий тихо произнес:
– Рванем сегодня!
– Другой такой случай представится не скоро, - подхватил я.
Жариков кивнул головой. Мы так долго думали о побеге каждый в отдельности и так часто шептались вместе, что понимали друг друга с полуслова, по намеку, по жесту. Самарцев показал ручку своей лопаты.
– Когда конвой сольется с колонной...
Едва заметным наклоном головы мы одобрили намерение сокрушить охранников лопатами. Тогда Вася понизил голос до шепота:
– Передать всем нашим: пусть каждый держится вплотную к ближайшему конвоиру. Бить по моей команде... И скорее захватывать автоматы.
То ли по фронтовой привычке, то ли подчеркивая, что слова Самарцева принимает как приказ, Жариков чуть слышно подтвердил: "Есть!" Василий повернулся вполоборота к нему.
– Ты с Федуновым возьмешь голову конвоя.
– Я возьму хвост, - поторопился я.
– С Егоровым и Уструговым или еще с кем.
– Хвост будет самым трудным, - по-прежнему тихо и как будто бесстрастно заметил Самарцев.
– Там удар должен быть совершенно неожиданным и быстрым. Замыкающих конвоиров возьму я с Егоровым и Звериным.
– Хвост возьмем мы, - повторил я.
– Устругов сильнее всех, Егоров не подведет, а у меня опыта в таких делах больше, чем у любого из вас.
Служба в полевой разведке научила меня осторожно подбираться к противнику, наваливаться на солдат или офицеров, скручивать, зажав рот, и доставлять в свои окопы. Вылазки эти совершались обычно ночью, двигаться и действовать приходилось ощупью, как с завязанными глазами. А днем мы трое, думалось мне, справимся даже с замыкающими охранниками. Правда, у тех, кто возьмет хвост конвоя, мало шансов выйти из схватки невредимыми. Но шансы все-таки были, и я надеялся воспользоваться ими. Кроме того, я боялся за Василия: слов нет, он хитер и ловок, но физически для такого дела слаб.
– Ты не имеешь права рисковать собой, - сказал я ему.
Самарцев вскинул на меня глаза.
– Это почему же?
– Потому, что без тебя нам не обойтись после.
Схваткой с конвоем побег только начинался. Ее удачный исход мог лишь открыть путь на волю. Долгий и трудный этот путь вел через большую, враждебную страну, и беглецов всюду подстерегали опасности. Самарцев знал это. Бежав из лагеря военнопленных под Гамбургом, он прошел всю Германию, Польшу и в Белоруссии попал в руки немецкой полевой полиции потому, что не бросил заболевших спутников-беглецов. Потеряв Василия в схватке, мы лишились бы надежного, умного проводника и вожака.
– Ты напрасно отправляешь меня на тот свет, - с усмешкой заметил он, поняв мои опасения.
– Устругов твой крепок и силен, только в таком деле сила не главное. Тут нужна прежде всего ловкость. Смелая и осторожная ловкость.
И заключил категорично, почти резко:
– Ты будешь с ним в центре колонны.
Жариков опять молча наклонил голову: одобрял Самарцева. Потом повернулся к нему.
– Где начнем?
Тот вперил взгляд в мутную даль, где на фоне темной гряды леса едва различимо обозначились фермы большого моста.