Дорога длиною в жизнь
Шрифт:
Так я узнал, что началась германская война.
Война обезлюдила Донбасс, и я недолго пробыл коногоном. Уже к концу следующего года стал камеронщиком - машинистом на паровых насосах, откачивающих воду из шахт.
А потом пришла пора - призвали в армию Ефима. Старый мастер, обучивший его токарному делу, приставил к станку меня. Ему я сдал первую пробу - ось для угольных вагонеток. Наточил я этих осей немало...
Это была моя самая высокая и последняя гражданская специальность.
Над страной занималась заря семнадцатого года.
Вокруг
Все прояснилось, когда с фронта вернулся раненый Ефим Бирюков. Я уже был не сазан азовский, не копченка, и двоюродный брат быстро растолковал мне, что к чему.
К Ефиму зачастили друзья. Был он затейником. Хорошо играл на мандолине, на гитаре. Но не это привлекало к нему шахтеров. От Ефима мы узнали правду о войне, узнали о большевиках, о Ленине.
Однажды рядом с механической мастерской, у лесного склада, появились два вагона с ящиками, полными винтовок. Их разгрузкой руководил старый токарь, что обучал Ефима, а потом и меня своему ремеслу. Ефима выбрали командиром.
На фронте Ефим был пулеметчиком. Он привез оттуда Устав пулемета Максима. Я по картинкам вызубрил название всех частей максима. Настоящие пулеметы у нас появились, когда рабочие Берестово-Богодуховского рудника разоружили воинский эшелон белых за станцией Щегловка. Из шахтного двора привели лошадей. Я выбрал пару самых резвых, запряг их, и Ефим тут же распорядился:
– Будешь, Ванюшка, ездовым. Лошадь любишь, пулемет знаешь. Действуй!
В конце октября рабочий отряд шахтеров получил боевое задание - разоружить казаков, прибывших в Юзовку по вызову администрации завода. А через месяц мы дрались с казачьими сотнями есаула Чернецова. Разгромив их западнее Макеевки, рабочие отряды выступили против войск Каледина, и в Донбасс вернулись крещенные огнем, готовые к новым боям.
Заняв свои боевые места в первом самодельном бронепоезде, мы двинулись навстречу немцам.
Первая стычка с ними произошла в районе станции Чаплино.
Немцы кайзеровской Германии, которых я тогда увидел под Чаплино, мало походили на солдат гитлеровской армии. Но первое ранение в боях за молодую Советскую республику я получил от немецкой пули. И снаряд, насмерть сразивший под Амвросиевкой моего брата и друга, командира и учителя Ефима Бирюкова, этот снаряд был тоже немецким...
После ранения пришлось расстаться с шахтерским отрядом. Госпиталей тогда не было. Командир, заменивший Ефима, приказал оставить меня в селе близ Матвеева кургана, в доме батрака Подопригоры. Окрепнув, я подался в Таганрог, где жили родственники.
На рыбачьем пирсе таганрогского порта повстречал земляков. Они рассказали, как казаки пороли шомполами отца, как выбивали ему зубы, допытываясь, где старший сын. Домой не ходи - посоветовали мне. А я и не собирался возвращаться в Кривую Косу. Решение уже созрело: буду пробираться к частям Красной Армии.
Посоветовался с товарищами, работавшими
Отряд Бондаренко я разыскал близ Юзовки. Явился к командиру, попросил зачислить меня в пулеметное подразделение. Бондаренко тут же проэкзаменовал меня и назначил вторым номером пулеметного расчета.
Вскоре в отряде появились тачанки. Воевать стало веселее. Под Волновахой и Пологами, под Мангушем и Екатеринославом носились наши тачанки, поливая огнем беляков. Наш отряд стал эскадроном кавалерийского полка 42-й стрелковой дивизии регулярной Красной Армии.
После разгрома Шкуро под Воронежем 42-я дивизия продолжала успешно наступать. Пройдя Донбасс, мы вышли восточнее Мариуполя к Азовскому морю. В эскадроне я уже числился первым номером максима, и командир вручил мне тесак знак пулеметчика, который я с гордостью носил.
Однажды на выводке лошадей командир полка похвалил моего коня. Ослепительно белый платок, которым командир потер круп коня, остался чистым. А на выводке присутствовал комиссар. Он знал, откуда я родом, и подсказал командиру:
– Пока дивизия на отдыхе, можно такого бойца и домой на пару дней отпустить...
В тот же день, получив отпускной билет, я прискакал в родной хутор.
Мама встретила меня слезами. Матери плачут и в радости, и в беде. Но что удивительно, отец прослезился тоже. Обняв меня, всхлипнул:
– Сынок в боях уцелел, а меня тут чуть насмерть не пришибли...
В дивизию вернулся, когда она готовилась к маршу в Мелитополь. Но меня послали служить матросом на военно-морскую базу в Мариуполь. Подростком ушел я с моря на шахту, теперь, уже из кавэскадрона, снова возвращался на море.
В ту пору Врангель пытался вывести свои войска из Крыма. Врангелевский полковник Назаров высадил десант у Кривой Косы, и наша флотилия билась с назаровцами. Состоял я в экипаже ледокола No 4 Знамя социализма. Лупили мы по врангелевцам из шестидюймовок так, что от залпов лопались заклепки на старом ледоколе.
Последнюю боевую операцию провели на траверсе Беглицкой Косы. С разгромом белых в Крыму кончилась гражданская война и для нас. Все лето занимались тралением, очищали родное Азовское море от мин. А через год меня направили в Одессу, на пехотные курсы красных командиров.
Путевку на учебу мне дали по рекомендации комсомола. И сейчас, сорок пять лет спустя, вспоминаю об этом с чувством горячей благодарности.
Сколько ни колесил по земле, но такого поезда, каким мы, будущие красные курсанты, ехали из Екатеринослава в Одессу, никогда не видал и вряд ли увижу. Экспресс из разбитых вагонов (их отправляли на капитальный ремонт в одесские железнодорожные мастерские) едва тянул старенький паровоз, пожиравший огромное количество топлива. Об этой особенности паровоза мы знали отлично: сами добывали и таскали на себе уголь, дрова, воду.