Дорога домой
Шрифт:
— Вы знаете его? — отчаянно требовала она ответа. — Вы знаете, где он?
Анна попятилась назад.
— Да, знаю.
Миссис Брэдли резким движением головы указала внутрь.
— Проходите в дом.
Анна осторожно вошла, повинуясь приглашению, больше напоминавшему команду. Дверь вела прямо в гостиную. Мельком оглядев комнату, она заметила, что мебель была старой и поцарапанной, но в маленькой комнате не было ни единого пятнышка.
— Садитесь, — сказала миссис Брэдли.
Она села. Миссис Брэдли тщательно заперла сетчатую дверь,
Она взглянула на свою негостеприимную хозяйку, и поразилась, увидев, что ее строгое худощавое лицо искажено волнением. Миссис Брэдли попыталась взять себя в руки, но внезапно одинокая слеза скатилась по ее впалой щеке. Она тяжело опустилась в кресло-качалку, комкая в руках передник.
— Как там мой мальчик? — спросила она прерывающимся голосом. — С ним все хорошо?
Они сидели с миссис Брэдли за кухонным столом. Хозяйка пила кофе, тогда как Анне пришлось удовольствоваться стаканом воды. Теперь миссис Брэдли почти успокоилась, хотя изредка вытирала глаза краем передника.
— Расскажите мне о нем, — попросила Эммелина Брэдли. Ее выцветшие синие глаза светились радостью и интересом, но в них хватало и боли.
— Он инженер, — ответила Анна, и увидела, как к чувствам хозяйки добавилась гордость. — У него своя компания, и он преуспевает.
— Я всегда знала, что так и будет. Умница! Боже, этот мальчик был очень умен. Мы с Гарольдом всегда говорили друг другу, что у него хорошая голова на плечах. Он всегда получал в школе высшие отметки. Он всегда так серьезно относился к своей учебе.
— Он закончил колледж, и был первым в своем выпуске. Его взяли бы на работу в любую самую крупную инженерную компанию, но он хотел иметь собственный бизнес. Какое-то время я была его секретарем.
— Подумать только, собственный секретарь! Когда он решал что-то сделать, то добивался своего, даже тогда, когда был мальчиком.
— Он все тот же! — засмеялась Анна. — Он говорит то, что подразумевает, и подразумевает то, что говорит. С Саксоном всегда знаешь, чего ожидать.
— Он мало говорил, когда жил здесь, но мы с этим смирились. Ребенку пришлось вытерпеть столько, что удивительно, что он вообще разговаривал. Мы старались не давить на него и ни к чему не принуждать. Порой просто сердце разрывалось, глядя как он кидался выполнять малейшую работу, о которой мы упоминали, а затем держался в сторонке и смотрел, считаем ли мы, что он все сделал, как надо. Думаю, он считал, что мы вышвырнем его, если он не будет делать все идеально, или даже начнем избивать, как в тех других семьях.
Анна так ясно представила его, совсем ребенка, худого и такого беспомощного, с настороженными и лишенными надежды зелеными глазами, что у нее ручьем полились слезы.
— Не плачьте, — отрывисто сказала Эммелина, и следом сама промокнула глаза. — Ему было двенадцать, когда мы взяли его,
Ничто в его поведении никогда не говорило что он нас боится, но очень долго, когда мы пытались приблизиться к нему, он напрягался так, словно готовился драться или бежать. Казалось, ему спокойнее, если мы остаемся на расстоянии. Что мы и делали, хотя мне хотелось притянуть его к себе и сказать, что никто и никогда больше не причинит ему боль. Но он походил на побитую собаку. Он потерял к людям всякое доверие.
У Анны перехватывало горло, когда она сказала:
— Он все еще до некоторой степени держит дистанцию. Ему трудно выражать свои чувства, хотя здесь намечается кое-какое улучшение.
— Вы действительно хорошо его знаете? Вы сказали, что были его секретарем. Вы уже не работаете на него?
— Нет. Я работала у него в течение двух лет, — ее слегка щеки порозовели. — Мы ждем ребенка, и он попросил меня выйти за него замуж.
Глаза Эммелины поблекли, но взор остался таким же острым. Она окинула Анну оценивающим взглядом.
— В мое время мы делали это в обратном порядке, но времена меняются. Нет позора в чьей-то любви. Ха, ребенок? Когда ждете? Я так понимаю, что скоро получу внука?
— В сентябре. Мы живем в Дэнвере, так что это недалеко. Будет удобно нас навещать.
Морщинистое лицо Эммелины стало печальным.
— Мы всегда считали, что Саксон потом не захочет с нами знаться. Когда он закончил школу, то сказал нам «Прощайте», и мы знали, что именно это он и имел в виду. И, по-хорошему, его нельзя в этом винить. К тому времени, как он попал к нам, годы кошмарного детства так сильно сказались на нем, что мы понимали, он никогда больше не захочет вспоминать ни об одной приемной семье. Соцработник рассказал нам о нем все. Женщина, родившая его, должна за многое ответить. Ответить за то, что сделала с ним, за тот ад, в который она превратила его жизнь. Клянусь, если бы кто-нибудь узнал кто она, я бы выследила ее и прибила.
— У меня была эта же мысль, — мрачно сказала Анна, и на мгновение ее бархатные глаза утратили свою мягкость.
— Мой Гарольд умер несколько лет тому назад, — сказала Эммелина, и кивнула в признательность на тихое Аннино сочувствие. — Жаль, что его здесь нет, чтобы услышать, как преуспевает Саксон, но, полагаю, что он и так это знает.
Ее грубоватая, простая вера трогала больше, чем какое-нибудь многословное рассуждение. Анна обнаружила, что улыбается, потому что в уверенности Эммелины было что-то радостное.