Дорога издалека (книга первая)

Хидыров Мамедназар

…Мы ждали парохода именно в этот день, с утра Ишбай с одним из бойцов держали коней наготове. Как только он стал приближаться, я дал знак Ишбаю: двигай в аул! «Посольство» Эрджика-баба уехало за два дня до того, и мы договорились: как только прибудет мой гонец — начинать той. А меня ждать следом…

Ишбай с товарищем ускакали.

Наш отряд и прибывшие матросы и добровольцы с песнями проследовали на площадь, куда уже собирались дайхане, сбегались со всего аула ребятишки, шли женщины, ковыляли даже дряхлые старики и старухи. На базарной площади бойцам обоих отрядов скомандовали: «Разойдись!». Люди перемешались, начали знакомиться, вместе закуривали.

Те, кто владел туркменским языком, вступали в разговор с дайханами. Тут же вертелись ребятишки, разглядывали снаряжение, оружие бойцов и командиров, иные, попроворнее, заговаривали с воинами, пробовали даже произносить русские слова, смешно коверкая их. Кое у кого из приехавших нашлись в карманах куски сахару — все это пошло на угощение шустрым мальчуганам, к их неописуемой радости.

Наконец, представитель фронта открыл митинг гарнизона и трудящихся дайхан аула Ходжамбас. Звонким, сильным голосом он поздравил всех с победой над врагами под Керки, снял свою кожаную фуражку и помахал ею. Люди ответили приветственными возгласами, бойцы грянули «ура», захлопали в ладоши.

— Товарищи! — продолжал оратор, когда наступила тишина. — Эта славная победа, как и все победы Красной Армии над бесчисленными полчищами врагов, стала возможной благодаря тому, что нами руководит стальная партия большевиков во главе с мудрым великим вождем — Лениным. Вот он, глядите! — он указал на портрет. Люди задвигались, можно было расслышать сдержанные возгласы: «Лейлин!.. Ленин, дайханский падишах… Сердар урусов-большевиков… Сильней Николая ак-падишаха и нашего эмира!..»

Были, правда, и такие, что отворачивались и потихоньку отплевывались. Ведь портрет, изображение человека, — греховная вещь для правоверного мусульманина-суннита. Но чувствовалось: основная масса народа охвачена подъемом, у всех настроение торжественное. Оратор говорил потом о помощи дайхан красным войскам, о необходимости крепить дружбу бойцов с населением, дружбу между народами. Он напомнил: борьба еще не окончена, Врангель в Крыму, Советской власти нет в Закавказье… Вражеские банды гнездятся в горных ущельях Восточной Бухары; британские империалисты перебрасывают им через границу оружие… Он закончил свое взволнованное выступление призывом сплотиться вокруг народной власти, всеми силами помогать Красной Армии. Провозгласил здравицу в честь красных бойцов и командиров, ревкома Бухары, товарищей Ленина и Фрунзе. Опять гремело «ура», в небо взлетали папахи, фуражки.

На митинге выступили также представители чарджуйцев, комиссар Иванихин. От имени дайхан говорил смущенный и взволнованный Сапар-ага. Затем оба отряда снова стояли в строю, один против другого: объявлялась благодарность всему личному составу нашего отряда. Шесть бойцов кроме того получили денежные награждения, я и Серафим — золотые карманные часы с дарственной надписью. Наконец мне, от имени командования Бухарской группы войск, была преподнесена шашка в ножнах, украшенных серебром и драгоценными камнями. «Из эмирского дворцового арсенала», — шепнул мне вестовой представителя.

Когда закончилась торжественно-официальная часть, мы пригласили гостей отведать угощения, приготовленного бойцами отряда совместно с дайханами Ходжамбаса. Кошмы застлали в тени густых карагачей, у арыка, протекавшего около крепости. Неподалеку дымились костры под казанами с пловом, шурпой, женщины вынимали свежеиспеченный чурек из тамдыров, парни разносили чай, фрукты, сладости. Многие дайхане, из тех, что помоложе, вместе с красноармейцами и матросами участвовали в этой коллективной дружеской трапезе. Появились

бахши, зазвенели дутары, гиджаки, бубны; песни полились над поляной, над деревьями, над зубцами старой крепости…

Отведав угощения, представитель командования пригласил меня с комиссаром на пароход. Сначала поговорили о делах, потом в кают-компанию пришли капитан с судовым механиком и фельдшером.

— Прошу теперь вкусить нашего хлеба-соли! — после взаимных приветствий произнес капитан — плечистый, рыжебородый мужчина из казаков-уральцев, которых царь за строптивый нрав выселил на границу с Хивой. Мы хотели было отказаться, но два матроса и кок в белом фартуке и колпаке уже появились в дверях, принялись уставлять стол ароматными кушаньями, многие из которых мне были неизвестны по названию. Тем временем фельдшер, толстенький и лысый, в очках, сбегал куда-то и пришел с объемистой флягой, металлической, обшитой брезентом.

— Товарищи командиры, — затараторил он, сверкая золотым зубом. — Уважаемые гости… По случаю торжества-с… полагается пропустить по единой!

— Что у тебя там? — покосился на флягу Серафим.

— Медицинский, неразбавленный… Все в лучшей форме-с!

Я переглянулся с представителем, тот с улыбкой развел руками: дескать, тут свои порядки… А радушный хозяин, густобородый капитан, уже распоряжался.

— Ну, за пролетариев всех стран! — первым поднял капитан серебряную чарку, полную до краев. Мы встали.

— За Красную Армию!

— За нашего Ильича!

Спирт обжег горло, оглушил в первый момент. Все потянулись к закуске. Серафим, видя мое замешательство, положил мне на тарелку изрядный кусок рыбы со студнем. Посреди стола лежал мягкий пшеничный хлеб, нарезанный крупными ломтями. Все так вкусно. И так хорошо в светлой каюте, среди друзей!

Но время летит. И мой верный друг, сидящий рядом, понял, что у меня на уме.

— Товарищи, — Серафим поднялся на ноги. — Прошу извинить меня и комбата Гельдыева. Нам придется вас покинуть. Сегодня у него, в родном Бешире, начинается свадьба, которую ждали много лет. Я надеюсь, — он глянул на представителя фронта, — ему будет позволено отлучиться на три дня? В гарнизоне я остаюсь за него, ручаюсь: все будет в порядке, слово коммуниста… — Представитель молча кивнул. — А я провожу, побываю на берегу.

Сообщение Иванихина было встречено с восторгом. Все принялись поздравлять меня, жали руки, Желали счастья. Фельдшер, конечно, предложил выпить за здоровье новобрачных, что и было сделано. Сам он опять убежал куда-то и вскоре вернулся с небольшой сумкой, в которой оказалась бутылочка из прочного стекла со стеклянной пробкой. Медик принялся переливать в эту бутылку содержимое своей фляги, приговаривая:

— На свадьбе да чтоб не выпить? Не-ет-с! Знаю: не полагается, закон такой… Но добрый обычай отчего и не перенять, а? — он лукаво оглядел всех сквозь очки, протянул мне полную бутылочку: — Возьми, товарищ Гельдыев, наш флотский подарок на твою счастливую свадьбу! Да и нас, грешных, помяни в веселый час!

Все зааплодировали, я поблагодарил радушных хозяев, стал прощаться. С Иванихина взяли клятвенное обещание, что он вернется, как только проводит меня в путь.

На берегу шел пир горой. Матросы принесли с парохода гармонь, балалайку, деревянные ложки. В одном месте хором пели солдатские песни, в другом — плясали с присвистом «Яблочко», потешая невиданным зрелищем дайхан, особенно ребятишек.

Восемь бойцов, заранее назначенных сопровождать меня, завидя нас с комиссаром, отправились седлать коней. С нами ехал также Сапар.