Дорога к храму
Шрифт:
– Сам ты пёс, – прочитав его мысли, обращаясь к Федоту, сказал второй, опрокидывая стакан себе в глотку.
– Ты это сейчас с кем разговариваешь? – с подозрением глядя на друга, спросил Иван. Тот с недоумением посмотрел на него, не понимая о чём его спрашивают.
«Он же их не видит!» – наконец дошло до него.
– Да это я так… сам с собой, – буркнул в ответ, протягивая ему стакан.
– Наш парень! – хлопнул Федота по плечу второй. Первый, обращаясь к Федоту, сказал:
– Ну, не будет выпить, – напряги извилины, вспомни обо мне, – я и прибегу, помогу, выручу с выпивкой!
После этого они оба исчезли, как бы растворившись в воздухе.
Прошло
Он сидел на своём месте за сараем и громко ругал лохматого за то, что толком не объяснил, как его вызывать.
Валентина, услышав голос мужа, кинулась к нему: «Опять с Ванькой горькую хлещут!» Но Федот был один; у неё сердце оборвалось: «Всё! Похоже, у мужика «крыша» поехала…», метнулась к нему:
– Федот! Миленький, родненький!» – прижимала его голову к себе, но он всё звал и звал кого-то, не обращая внимания на жену. Чтобы привести его в себя, Валентина стала наотмашь хлестать мужа по небритым щекам. Наконец, он как бы очнувшись, ошалело глянул на неё, и с криком кинулся на супругу. Ему снова почудился запах серы и показалось, что его бьет «тот», – лохматый. Валентине с трудом удалось вырваться, а иначе он бы её прибил. Федот продолжал буйствовать, круша всё, что попадало под руку. В голове его метались мысли, что он сам себе хозяин и, как она посмела «воспитывать его», и пусть все знают, что он не позволит бабе командовать собой! Перед глазами то и дело мелькала смеющаяся физиономия лохматого, который Федота усердно подзадоривал: «Давай – давай! Круши все! Хватай вот эту жердину, – и по окнам, по окнам!»
Через час несколько мужиков кое-как завалили его, связали, но и связанный он долго еще продолжал биться и орать. Под утро, обессилив, наконец, затих. Валентина, не спавшая всю эту ночь, отпросилась у бригадира с работы, который, зная её проблемы с мужем, не стал задерживать, отпустил, хотя работы на ферме было полно.
Вернувшись домой, первым делом заглянула под навес; там на соломе, на боку, спрятав ладони между колен, спал Федот. Валентина, присев на один из разбросанных по всему двору чурбаков, вытирая краем фартука слёзы, вспомнила всю их совместную жизнь: как ждала его из армии, отвергая попытки ухаживания других парней; потом, находясь «в положении», ждала, из тюрьмы, где он отбывал срок за кражу комбикорма; а еще через год, освободившись, стал бегать по девкам… и снова она ждала, обливая подушку слезами. А вот сейчас ждёт, когда бросит пить.
«Сколько же ещё ждать?!» – с горечью в душе думала она.
Вдруг возле калитки залаяла собака.
«Кого это там несёт? – подумала она с раздражением, не было у неё желания в тот момент с кем-либо общаться.
За калиткой стоял старик. В руках посох, за плечами котомка.
– Водицы бы испить, дочка, – обратился он к хозяйке, когда она открыла калитку. Валентина незаметно смахнула слезу:
– Проходите, – пригласила она гостя во двор и по тропинке мимо яблонь и кустов смородины повела к беседке, спрятавшейся в глубине сада. Рядом с беседкой находился колодец. Старик присел на скамейку, и пока она набирала воду, осматривал ухоженные грядки с луком и морковью; запрокинув голову, любовался ветвями яблонь, усыпанных крупными плодами.
Почерпнув ковшом воду из ведра, подала со словами: «Пейте на здоровье».
Он осторожно принял ковш обеими руками, маленькими
– Я сейчас! – встрепенулась вдруг она и побежала по тропинке к дому. Торопливо сложила в корзинку: лук, яйца, варёную картошку, рыбу…. Наконец, прихватив кринку с молоком, вернулась в беседку. Выкладывая еду на стол, сказала:
– Давайте вместе с вами пообедаем!
Старик с улыбкой смотрел на её хлопоты:
– Не откажусь, милая. Правда, сегодня я еще и не завтракал, так что, обед будет кстати. А вода у вас вкусная, студеная, – он встал, перекрестился, прочитал молитву, благословил стол, затем стали есть. Они макали лук в соль, запивали варёную картошку молоком. Волнения прошлого дня отлетели прочь, ей было как-то хорошо и уютно с этим стариком. Наконец, он встал, перекрестился, снова помолился, и присев на скамейку, спросил:
– А не расскажешь ли, милая, о чём грустишь?
– Да не грущу я вовсе, – стушевалась она, удивляясь его прозорливости.
– Э-э, дочка, глаза человека не лгут, а у тебя в них печаль да тревога…
Она немного помолчала, прислушиваясь к себе, с удивлением отметила: ни отчаяния, ни раздражения на окружающий мир, как это часто бывало, в сердце ее не было, и… стала говорить. Старик слушал молча, не перебивая; изредка слегка покачивая головой: то ли соглашаясь, то ли сочувствуя. Говорила она долго, как бы освобождаясь от груза нерешённых проблем, словно чувствуя, что человек этот сможет ей как-то помочь, изменить её жизнь к лучшему. Говорила не умом, – сердцем, ничего не утаивая; закончила вчерашним случаем с мужем:
«С головой, мол, у него стало не в порядке: то голый с поленом по улице бегает, то вот вчера кинулся драться, порушил всё во дворе да окна побил!»
Она замолчала, а старик всё качал головой, размышляя о чём-то и теребя бороду. Валентина ждала, когда же, наконец, он ей скажет что-либо в утешение. Наконец, он заговорил:
– Жил когда-то на земле человек, звали его Серафим. Монахом подвизался в Саровской обители, – монастыре значит, отсюда и известен людям, как Серафим Саровский. Народ звал его просто «батюшка». Необычайной духовной силы был человек, за что и наделил его Господь даром творить чудеса. Он говорил, что истинная цель жизни православного человека состоит в стяжании Духа Святого, то есть, – в приобретении Этого Духа. А средства для достижения этого: пост, бдение да молитва. Этими трудами, словно ключом, открывается человеку Царство Небесное. Тому, кто попадет туда, будет очень и очень хорошо вместе с Богом! И настолько хорошо, – что и передать нельзя!
Постом человек берёт власть над своим телом. Не тело уже, как это чаще всего бывает, командует человеком, а человек своим телом. Бдением эта власть укрепляется, когда он тщательно следит за собой: за своими делами и даже мыслями! В постоянных трудах над собой крепнет сила духа человека, и уже не может тело требовать больше того, что ему действительно необходимо. Дух командует, он принуждает к подчинению, как бы говоря: «Хватит для житья тебе куска хлеба и ковша воды – не сметь объедаться и упиваться!» А тело сопротивляется: скулит, просит еды; и хоть человек-то вроде бы уж и наелся, но рука сама тянется ещё за кусочком….