Дорога к людям
Шрифт:
Идем дальше, болтаем о том о сем. Вдруг по дороге шарахнули осколки взорвавшихся снарядов. Откуда бьют? Мы не видели. Кинулись в лес. Мы с Мишей Калашниковым и незнакомым капитаном поступили по Уставу: сразу бросились плашмя наземь, зная, что в таком положении легче избежать ранения или смерти от летящих во все стороны осколков. Вадим же и Гурарий сделали неправильно: бросились назад все в том же лесу, подвергаясь возможности пасть от прямого или «косвенного» попадания. Но они-то и оказались, несмотря на ошибку, невредимыми.
Как только артналет, как оказалось проведенный немцами со стоящей впереди горы, затих,
— Где мои ноги? Я их не чувствую. Женя, посмотри, онемели отчего-то!
Я взглянул на спину друга. Гимнастерка красным-красна. Кровь, кровь, кровь!..
— Нет ли у вас бинта? — спросил у капитана.
Тот отмахнулся:
— У меня своя беда. Ранен в ногу.
С собой был у меня только чистый носовой платок. Не теряя времени, бросился к Вадиму и Самарию:
— Скорее! Миша ранен!
Кожевников и Гурарий бегом подоспели. У них тоже нет пакета с перевязочными материалами. Надо везти Калашникова в медсанбат. А к беде нашей водитель «виллиса» скрылся в лесу по ту сторону шоссе. Позвали. Пришел:
— Ехать все равно нельзя. Баллоны перебиты!
— Черт с ними, с баллонами! — кричали Вадим и Самарий. — Давай на ободьях!
Уложили Мишу в машину, накрыли рану шинелью от дорожной пыли. Калашников твердил мне:
— Женя, ты лежал рядом. Там остался правдинский видоискатель, зухер. Надо взять!
Подобрали его. Мишу перевязали на первом же санитарном пункте в лощине. Дальше, дальше, дальше! Вот и татарское село, пустое. Наш бивак. Калашникова уже в бессознательном состоянии положили в мазанку, позвали врача:
— Вряд ли... Но сделаю все, что смогу. Вся спина разворочена осколками, несколько позвонков перебиты, огромная потеря крови.
...Ночь прошла без сна для всех нас. Но мы надеялись, надеялись. Такой замечательный человек! То Вадим, то Самарий сидели у койки раненого. Я заходил изредка — мне было стыдно, лежали с Мишей плечом к плечу, и вот он еле дышит, а я...
К утру Михаила Калашникова не стало. Самарий плакал, Вадим сдерживался. Где достать гроб? Ни досок, ни леса поблизости. Сломали забор, из досок сколотили ящик, отдаленно напоминавший настоящий гроб.
— Нет, не годится так, — сказал Гурарий.
И добыл у медиков красный стрептоцид, растворил его, кистью, обыкновенной малярной кистью, увлажнил гроб, принявший цвет охры.
На военном грузовике отвезли тело Калашникова в Симферополь, на аэродром. Открыли крышку гроба, попрощались с Мишей, у гроба его выстроился почетный караул. Самарий вызвался сопровождать с другими офицерами штаба армии прах друга в Москву.
Рев авиационных винтов слился с последними винтовочными выстрелами салюта.
В аэропорту столицы встречали его правдисты и представители многих газет, работники Политуправления РККА.
На кладбище — снова винтовочные залпы салюта, почетный караул.
Нет больше с нами корреспондента-фронтовика! В «Правде» на посту сменила Мишу его жена.
...Я вспомнил обо всем этом спустя тридцать два года, перечитывая роман Вадима «В полдень на солнечной стороне». Нет в нем такого эпизода, но память писателя хранит его, и сейчас я думаю о том, что наиболее радостные или горестные события, жертвы, печали у крупного писателя рано или поздно переплавляются в книгу.
Читая ее, я вспомнил, как весной 1944
Но все же не только в этом особенность книг Кожевникова. Мне кажется, что все его удачи оттого, что он нашел «своего» героя, кожевниковского. Он предан этому герою от первых рассказов, от книги «Март — апрель» до «Особого подразделения» и «Петра Рябинкина», удостоенных Государственной премии. И если всех героев собрать вместе, мы увидим, что их связывает кровное родство, все они одной династии — династии строителей социализма. Писатель неизбежно сообщает своим героям хоть что-то от себя самого. Вадим Кожевников в юности был шахтером, был строителем. Отсюда его знание натуры и особенностей характера рабочего человека.
Помните повесть «Степной поход», написанную в тридцать шестом году? Не от мастера ли Глушкова идет эта династия? Крепкая, цельная натура. Человек самозабвенно любит свое дело и счастлив оттого, что приносит пользу людям, обществу. И «Годы огневые» современна и в то же время ретроспективна.
Это небольшое отвлечение в прошлое я разрешил себе оттого, что новая книга его в большей мере, чем другие, знакомит нас с писателем-пропагандистом. Не только публицистом, но именно пропагандистом. Для книги, о которой идет сейчас речь, писатель отобрал журналистские свидетельства свои за многие годы. На мой взгляд, писатель поступил правильно: при строгом отборе очерков и высказываний он сознательно сохранил в первозданном виде их язык и манеру, юношескую угловатость первых публикаций и постепенное — год из года — «повзросление» своей прозы. Читатели становятся свидетелями и становления мастерства тогдашнего журналиста-комсомольца, и движения времени в нашей стране.
В 1931 году, увлеченный яростной «экспрессией» фразы, он мог еще написать так: «О, квалификация! 27-летняя дрессировка мозга, сморщенного в извилины исступленного напряжения». Не один он болел тогда подобным словесным исступлением. Но от страницы к странице, от года к году газетная и журнальная проза Кожевникова оттачивалась, освобождалась от нагромождения эпитетов, не теряя внутренней динамики, становилась все более лаконичной и ясной. А вместе с тем главным становилось действие, освобожденное от пояснений, лишь затемняющих суть происходящего. Юноша-газетчик становился писателем.
Да, движение времени — вот что захватывает в этой книге. Когда-то с горячностью комсомольца автор ратовал за попранные законы рыцарского футбола, за право молодых вырываться в небо на крыльях или с парашютом, ратовал за освобождение от шаблона молодежных клубов... Это молодость писателя. И молодость страны.
Движение времени ощущается в книге по мере того, как сыновья патриарха доменщиков Ивана Коробова становились академиками в своей отрасли индустрии и рядом с рабочими-виртуозами появлялись такие рабочие-исследователи, рабочие-новаторы, революционеры техники, как Борткевич и Дубинин, а вся наша страна по темпам индустриального развития опережала самые развитые капиталистические державы.