Дорога китов
Шрифт:
Я лежал на краю омытой рассветом степи, края оврага все еще грозили обвалиться. Меня оттащили подальше. Я сел, пытаясь отдышаться. Я все еще не мог поверить, что жив, и другие тоже не могли.
– Кто-нибудь выжил?
– спросил Квасир.
Я покачал головой.
– И Эйнар тоже?
– уточнил Сигват.
Я кивнул. В озере грязи кружил и булькал водоворот. Я подумал о тех, кто остался внизу, подумал, сможет ли сдержать напор воды забитый проход... Вспомнил кроваво-красный разинутый рот Хильд и ненависть в ее взгляде.
Все не имело значения. Теперь
И я рассмеялся, подумав, как... если... другие придут сюда, подобно нам, и докопаются до трона Атли во время очередной засухи.
Они найдут на этом троне Эйнара, а не Атли, примут его за великого вождя, подивятся его богатствам и обстоятельствам смерти.
Если им позволят, потому что, мелькнуло вдруг в голове, призрак Хильд долго будет являться в этом зале, благодаря мечу, заклятому рунами.
Мне не хотелось больше возвращаться туда - никогда.
Все смотрели, как я смеюсь. И я поежился, помедлил мгновение и встал.
– Ну, - сказал Коротышка, поднимая помятое блюдо из серебра с ободком из маленьких плодов, пчел и птиц.
– Кажется, это единственное серебро из клада, которое нам досталось.
– Отныне и вовек, - согласился Квасир.
В голосе его прозвучало чуть ли не облегчение.
Коротышка повертел блюдо в руках, а потом швырнул его в воду, как жертвоприношение духам Эйнара и остальных.
Никто не возражал.
– Проклятое серебро Сигурда, - пробормотал Финн.
– Верно, - согласился Коротышка.
Я надеялся, что это не так - но никто не предложил мне бросить в воду меч, и я успокоился.
Уцелели три степных лошадки, немного припасов и дюжина людей. Остальные погибли, их тела покачивались и сталкивались в водовороте грязной воды.
В тот день не было дождя, поэтому мы развели костер, и я оглядел уцелевших. Они сгрудились вокруг огня и о чем-то толковали. Я не мог разобрать слов, но знал, что сделают они и что сделаю я сам, когда они договорятся и подойдут ко мне. Я думал об этом с тоской, но не тревожился, - у меня была своя тайна.
Все произошло на другой день. Снова пошел дождь, я сидел и, терпеливо пережидая, думал, что, пожалуй, хуже уже не будет. Тут и подошел ко мне Квасир и присел на корточки рядом. Я как раз рассматривал руны на сверкающем переливчатом лезвии. «Ридилл или Хротти?» - думал я.
– Он хорошо начищен, этот клинок, - фыркнул Квасир, осторожно трогая свой красный глаз, из которого тек гной.
«Он ослеп, - понял я, - и потому держит голову набок».
У остальных тоже были кривые сабли, снятые с напавших на нас всадников, но никто не восхищался этим оружием - так, нож для забоя свиней, слишком легкий и тонкий для тех, кто дерется обоюдоострым предназначенным для сечи клинком. Ни одна сабля не походила на мой кривой меч, хотя если кто это и заметил, то виду не подал и промолчал.
Я повернул лезвие в перламутровом свете дождливого дня и согласился, что оно хорошо начищено, понимая, что мой изогнутый меч так же отличается от других
В конце концов Квасир откашлялся и произнес:
– Ну, так ты поведешь нас теперь, когда Эйнара не стало?
И это произошло, несмотря на то, что самый младший из них был старше меня на десять лет. Но я был Ормом Убийцей Белого Медведя, уцелевшим в могильнике Атли.
Как мне стало тошно! Мы стояли на свистящем ветру в голой степи, и я принес в жертву зайца на камне, как когда-то Иллуги, сто лет назад, на берегу рядом с Биркой - и это была истинная жертва, потому что поймать зайца оказалось довольно трудно, не говоря уже о том, как хотелось его съесть.
Дым уносил в степь острый запах горящего меха, а мы посмотрели друг другу в глаза, кивнули и произнесли все вместе:
– Клянемся быть братьями друг другу, костью, кровью и мечами. На Гунгнире, копье Одина, мы клянемся, пусть Всеотец проклянет нас до последнего из Девяти миров и за его пределами, если мы нарушим обет, данный друг другу.
Тяжелая клятва. Теперь, чтобы снять ее с себя, мне пришлось бы стать последователем Христа в Константинополе либо найти какого-нибудь глупца, согласного занять мое место, - а кто может заменить ярла, не убив его прежде?
Но я был молод и смел думать, что могу плюнуть в глаз Всеотцу.
Я стал ярлом. Первое испытание не заставило себя ждать. Изрядно потрепанные выпавшими испытаниями мы плелись по направлению к Дону, и тут из степи с дробным конным топотом и гиканьем на нас вылетели всадники. Это была горстка свирепого вида кипчаков, плосконосых и одетых в шкуры. Они прежде никогда не видели таких, как мы, в этом нам повезло. Степняки осторожно остановились в отдалении, за пределами досягаемости стрел, и оглядывали нас. Их луки были наготове, но никто не натягивал тетиву, и это вселяло в меня надежду.
– Они могут перестрелять нас, как овец в загоне, - сказал Квасир.
Он весь подобрался и поднял щит.
– Пока не перестреляли, - ответил я и вздернул покрытый пушком подбородок, глядя на всадника, который оторвался от своих и приближался к нам иноходью на тощей лошадке, подняв пустые руки.
– Они хотят разговаривать, - сказал Финн Лошадиная Голова.
– Может, мы сумеем напугать их, и они дадут нам пройти без боя.
Я взглянул на него - он говорил серьезно. Я посмотрел на остальных, на эту потрепанную шайку угрюмых людей, готовых драться и умереть, и сокрушенно покачал головой, сожалея об их бестолковости и о том, что утрачено - уже безвозвратно.
– Думаю, есть иной путь, - произнес я, стягивая с себя сапоги и выбрасывая кольцеденьги, броши, монеты, которые утянули бы меня на дно озера, когда бы не веревка Коротышки Эльдгрима.
– Моя тайна.
Они разинули рты. Я усмехнулся и сказал:
– Теперь мы торгуем.
ЭПИЛОГ
В пляшущем свете фонарей на рыбьем жире, чадящий дым которых уносил ветер, блестели только глаза. Мы собрались на корабле и сидели на палубе, укрываясь от брызг.