Дорога на Дамаск
Шрифт:
Через пять минут они уже находились внутри самой плотины, верхняя часть которой была в основном полой и вмещала в себя огромные турбины и агрегаты для производства электрического тока. Рядом с ними находились подсобные туннели, лестницы, лифты и комнаты для обслуживающего персонала/Наконец они остановились перед закрытой дверью. Помещение находилось так близко к турбинам, что приходилось говорить очень громко, чтобы перекричать их гул.
— Сначала коммодор поговорит с тобой, — сказал Дэнни Елене. — Он задаст тебе несколько вопросов о студентах,
— Давай тащи! В городе сейчас живется впроголодь, — заметил Фил.
— Мне это известно, — пробормотал Дэнни.
Фил ему улыбнулся и подмигнул Елене, которая начала проникаться симпатией к этому грубоватому человеку, выросшему в фабричных трущобах, но умудрившемуся преодолеть предрассудки, внушенные ему в джабовской школе и отправившегося в лагерь смерти спасать своего племянника.
Дэнни фыркнул и молча удалился. Елена постучала в дверь, из-за которой кто-то густым басом пригласил ее войти. Влажной от волнения рукой Елена нашарила ручку двери, решительно распахнула ее и вошла внутрь.
— Закрой дверь!
Голос был густым и низким. Он мог ввести в заблуждение кого угодно. Даже знавшая, кто ее ждет за дверью, Елена чуть не попалась. Она захлопнула за собой дверь и уставилась прямо в темный щиток боевого шлема. На человеке в шлеме была мешковатая военная форма, скрывавшая очертания его тела. Несколько мгновений «коммодор» молча разглядывал девушку, а потом — снял шлем.
Кафари постарела. Казалось, прошло не четыре года, а сорок лет. Несколько мгновений мать и дочь смущенно молчали. Им нужно было так много сказать друг другу, что они не знали, с чего начать.
— А ты выросла, — сказала мать Елене, ожидавшей всего, чего угодно, но не этих слов от организатора гражданской войны, охватившей всю планету.
— Прости меня! — прошептала девушка, извиняясь за потерянное детство, от которого у обеих остались только горькие воспоминания.
Мать не спросила Елену, за что та просит прощения. Вместо этого она прикусила губу и прошептала в ответ:
— И ты меня прости.
— За что?! — ошеломленно спросила Елена.
— За то, что я солгала тебе. Велела сказать, что погибла… — Кафари опустила глаза, словно пряча слезы.
Елене вдруг стало мучительно больно оттого, что мать так из-за нее переживает.
— Не надо передо мной извиняться! — воскликнула она. — Это я во всем виновата! Я давно это поняла!
— Ну ладно, — дрожащими губами прошептала Елене мать. — А я-то думала, что ты и мне двинешь кулаком по носу.
Девушка не выдержала и рассмеялась, но вместо смеха очень скоро раздались всхлипывания. Это изливалось что-то очень долго лежавшее камнем на ее еще не закаленном сердечке. Кафари шагнула к дочери, а может, это сама земля наклонилась, и Елена оказалась в объятиях матери. Время остановилось, а девушка наслаждалась теплом родных рук, лечившим ее незарубцевавшиеся раны. Елене еще никогда не было
Наконец ее мать заговорила. Она погрузилась в воспоминания — о том, как Елена ободрала себе коленки, как они вместе выбирали платье, как на детской постановке в школе непоседливая девочка опрокинула половину декораций, но лишь сорвала бурю аплодисментов, ловко притворившись, словно все так и задумано. Елена и представить себе не могла, что у матери сохранилось о ней столько приятных воспоминаний, но больше всего девушка удивилась, когда мать сунула руку в карман кителя и вытащила что-то завернутое в кусочек бархата.
— Когда ты заснула в контейнере, я вернулась домой, — негромко сказала Кафари. — Времени у меня было в обрез, и вывернула содержимое всех ящиков на пол, как будто там побывали мародеры. Посмотри, что я успела взять с собой!
Елена развернула бархат, и у нее подступил комок к горлу. Жемчуг! Ожерелье, подаренное ей мамой, бабушкой и дедушкой на ее десятилетие! Она не находила слов. У нее на глаза навернулись слезы.
— Давай-ка посмотрим! — сказала Кафари, расстегивая застежку.
В свое время шнурок сделали длинным, и девочкой Елена складывала его вдвое. Сейчас ожерелье было как раз впору.
— Как оно тебе идет! — воскликнула Кафари, любуясь дочкой.
— Ты о нем не забыла!.. — с трудом выдавила из себя Елена. — Ты ничего не забыла!..
— Мне по чину положено ничего не забывать! — сказала мать, лукаво улыбнувшись сквозь слезы. — Ведь я — опасная мятежница, спасительница президента и жемчуга!
— А может, ты мечешь его перед свиньями? — осторожно спросила Елена.
— Что ты говоришь! — воскликнула Кафари, смахнув слезу с ресниц. — Папа все время писал о тебе. Я тобой горжусь!
— А чего мной гордиться? — пробормотала Елена.
— Спроси своих друзей, прилетевших за тобой на Джефферсон! — улыбнувшись, ответила Кафари.
— Не могу. Я не знаю, что они ответят, — призналась Елена.
— А ты поумнела… Молодец, — негромко проговорила Кафари, напомнив этими словами дочери о том, почему они сейчас сидят в темной коморке в недрах Каламетской плотины. — Расскажи-ка мне лучше о твоих товарищах!
Елена начала не торопясь описывать их навыки, откровенно говоря о достоинствах и недостатках. Она рассказала о том, что Саймон намеревался поручить ее друзьям и как они могли способствовать успеху восстания.
Кафари слушала дочь молча, не перебивая, но у нее на лице было написано пристальное внимание, которое напугало бы кого угодно, кроме Елены. Девушку успокаивало то, что она привезла матери немало полезного: одежду, защищающую от биохимического оружия, вакцину против вирусов и противоядия от различных видов химического оружия, которое, по мнению правительства Вишну, могло оказаться в распоряжении Санторини. А еще в багаже Елены были современные медицинские приборы, которых днем с огнем не сыщешь на Джефферсоне.