Дорога на две улицы
Шрифт:
Диме Колобову впервые показалось, что он влюблен. Нет, даже скорее не так. Влюблен он был, наверное, множество раз.
Здесь было что-то другое. Впервые он не уставал от женщины. Впервые! Впервые она, женщина, не раздражала его глупой, бесконечной болтовней. Не раздражала бессмысленной суетой и алогичными поступками. Впервые (за столько времени!) он не услышал ни одного каприза и не увидел ни одной истерики.
Напротив, эта женщина давала ему четкие и грамотные советы, помогала решить неразрешимые, казалось,
Тащила на себе огромное бремя своей большой, непонятной и сложной семьи. Успевала всех опекать, всех поддерживать, всем помогать.
Успевала и работать – на телевидении, между прочим. Водила машину – и водила, надо признать, не хуже его. Лихо, бесстрашно, по-мужски.
И он ею откровенно восторгался. На похвалы Дима Колобов был щедр. На похвалы – точно. Ведь это ничего не стоило.
Однажды ему даже подумалось, что такая женщина, как Ольга, вполне бы смогла стать прекрасной женой. Спутником жизни, так сказать.
И с мамой она бы наверняка ужилась. Потому что умная, неконфликтная, сдержанная. Безо всяких там бабских штучек. Да и жизнь ее потрепала – а это тоже опыт, да и какой!
И впервые он предложил женщине поехать с ним в отпуск. Впервые! Это была, скорее всего, проверка. Хотя он для себя так и не думал формулировать.
Летний отпуск Дмитрий Андреевич проводил необычно. Так вожделенные двадцать один день не проводили советские люди.
Все стремились к теплому морю. Дураки! Грязные пляжи, усеянные окурками и нервным народом, крики детей. Вонь от прокисших арбузных корок, мутная, пенная и соленая морская вода, в которой под присмотром заботливых родителей беззастенчиво пи`сали капризные и крикливые малолетки.
Столовые с бесконечными очередями, запахом горелой каши, капусты и жирными алюминиевыми вилками и ложками.
Нет! Это все для дураков. А Дмитрий Андреевич дураком не был.
В августе он уезжал на Алтай. Снимал избушку у стариков на хуторе. Ловил рыбу – и какую! Ходил за грибами и на охоту с дедом Валерой. Парился в баньке, закусывая дефицитное пивко расстегаями с сомом, испеченными старухой Авдотьей.
Дед Валера был старичком болтливым, а бабка Авдотья – молчуньей, каких мало.
Дима шутил:
– Повезло тебе, дед, с бабкой – молчит, словно немая. Ни попрека, ни упрека.
Дед Валера оглянувшись, шептал:
– Жи`ла она, Димка. Такая жи`ла! Корки хлеба лишней не выпросишь. Поживи-ка с такой!
А однажды в баньке, под хмельком, признался:
– Помрет Дуня первой – утоплюсь. Ни дня не проживу, сдохну.
– Любишь так? – удивился Дима.
– Дурак! – откликнулся дед. – Какая любовь, что это за чудище? Какая такая любовь? Знать не знаю. Да и слова-то такие говорить в нашем возрасте смешно! А что дня без нее не проживу – знаю. Вот только что это за штука – объяснить не могу!
И дед Валера тоненько рассмеялся и отер со щеки слезу.
Никогда и ни с кем – даже и мысли такой в голову не приходило – Дима
А Ольгу позвал! Она согласилась сразу, так легко и быстро, что он засомневался – не поспешил ли? Не поломает ли она его покоя? Не помешает ли его уединению? И как воспримут ее старики? Найдет ли она с ними общий язык?
Поехали. Два рюкзака, почти одинаковые по весу, с провизией, аптечкой и подарками для хозяев. Перелет до Горно-Алтайска, а дальше – три часа на видавшем виды «зилке 130» по пням да по кочкам, как говаривал лихой водила Васька Бегун, до Ондугая. Старинный приятель Васька денег за дорогу не брал, обижался. А вот гостинцы для «баб» – жены и трех дочек – с удовольствием. Себе – бутылочку «Московской» и блок сигарет «Ява», для кайфа.
Наконец прибыли. Ольга часами смотрела на лес и речку Урсул. Одна бродила по лугам, собирая огромные охапки луговых цветов. Рано утром, одна, никого не разбудив, уходила за ягодами, подвязав по-деревенски, по-бабьи, косынку по глаза и прицепив к ремню берестяной туесок.
Но что было совсем чудным – бабка Авдотья с ней разговаривала! Часами сидели на скамеечке перед избой и тихо, почти шепотом, беседовали.
Удивлялся даже дед Валера – такой болтливой он не видел свою бабку ни разу. Проходил мимо и качал головой.
– Бабы! – словно осуждая, говорил он, тихонько и дробно смеялся.
Дима с Ольгой ходили «провожать солнце» – смотреть, как ярко-розовое светило, предзакатное и утомленное, проваливается за гору.
В лесу, собирая грибы и ягоды, он слушал Ольгино пение – чуть поодаль, за березками. Когда он к ней приближался, она смолкала – стеснялась. Он любовался ею – там, на природе, она помолодела. Обычно бледная, зарумянилась, глаза заблестели, волосы распушились.
А перед сном, сидя на крыльце, под мощный храп Авдотьи и деда, они не спеша говорили. Говорили обо всем. Ну или почти обо всем.
Никогда мужчина и женщина не расскажут друг другу о себе все.
Да и слава богу!
Авдотья учила Ольгу печь расстегаи с рыбой и вертушки с морошкой.
Ольга носила в ручей – ледяной и быстрый – полоскать старухино белье.
Они, старики, на нее дивились – ведь городская, из «интеллягентской» семьи, откуда такое терпение, такая сноровка, такие навыки?
И ведь ни одной глупости! Ни одного дурацкого, бабьего взбрыка! Куда ты меня привез? Ах, скучаю по горячему душу и теплому клозету! Ах, мой маникюр, ах, моя кожа!
Ни одной жалобы! Просто чудо какое-то, ей-богу!
Авдотья с дедом подливали масла в огонь.
– Женись, дурило! Девка-то наша, справная! Даром что не красавица, – посмеивался дед. – Ну да с лица воду не пить! Такая и в тайге не бросит, на себе притащит!
А Авдотья бросила по-своему сурово, как всегда:
– Дурень ты, Димка. Даром, что ученый. Упустишь ее – век не простишь. Так под материной юбкой и прокукуешь!