Дорога на Компьен
Шрифт:
Стремясь возглавить армию, дофин с тревогой смотрел на сложившееся положение дел. В мечтах он всегда видел себя воином и верил в то, что настал час, когда кто-то должен спасти Францию от гибели.
Мария Жозефина, как и ее супруг, верила, что спасителем Франции призван стать дофин.
Она всегда и во всем, всем сердцем была на его стороне. Бедная Мария Жозефина, она так страдала! Мадам Дадонвиль подарила дофину сына, и маленький Огюст Дадонвиль стал для него большой радостью.
Однако Мария Жозефина ни в чем не упрекала своего мужа и никогда не упоминала имени мадам Дадонвиль.
Дофин обратился с этой целью к Луи.
— Что происходит с нашей армией, отец? — спросил он короля.— Наших солдат громят из-за неумелости их командиров. Что могло бы сильнее вдохновить наших солдат, чем назначение их командующим вашего единственного законного наследника — их дофина?
Король насмешливо разглядывал своего сына. Дофин уже не раз становился в оппозицию своему отцу. Он был верным сторонником иезуитов и открыто выказывал неуважение к мадам де Помпадур. Правда, когда король был ранен Дамьеном, дофин вел себя должным образом — до известной степени,— но лишь потому, что почувствовал настроение народа, проникшегося в то время неожиданным сочувствием и любовью к его отцу — королю.
Нет, король не был в восторге от своего сына. Он не доверял дофину. К тому же мадам де Помпадур уже назвала герцога де Брольи преемником графа Клермона.
— Ваша просьба глубоко трогает меня, — не очень заботясь об искренности своего тона, сказал король, — но вам не следует впадать в панику, сын мой. Война складывается для нас неудачно, но все еще впереди. Не забывайте о своем положении. Вы наследник престола. Я не могу допустить, чтобы вы оказались в опасности. Нет, мой сын, как ни радостно для меня узнать, что вы столь же воинственны по натуре, как и ваши славные предки, я запрещаю вам покидать двор.
Дофин вернулся к супруге из апартаментов короля взбешенный.
— Судьба Франции в руках этой женщины! — бушевал он. Многие во Франции, не решаясь сказать этого вслух, считали, что дофин прав.
Чувствуя, что Франция приближается к одному из самых роковых моментов своей истории, аббат де Берни, удерживаемый маркизой от мирных переговоров, вынашивал два желания: стать кардиналом и оставить свой пост или хотя бы заиметь помощника.
Берни всегда считал, что сан кардинала — это нечто вроде зонтика, способного защитить человека от грозящей ему непогоды.
Едва ли его можно было назвать честолюбивым человеком. Берни скорее тяготился доставшимися ему почестями, чем добивался их для себя. Он родился в бедной семье, однако сумел разбогатеть и мог бы вполне быть доволен этим. Но с тех пор, как король остановил на нем свой выбор в поисках наставника для маркизы де Помпадур — тогда она еще была мадам д'Этуаль, — маркиза определила его в свои друзья, и Берни поневоле стал одним из самых важных министров Франции.
Как многие его соотечественники, Берни отличался чувственностью и не блистал строгостью нрава. Его подозревали в любовной интрижке с мадам инфантой, старшей дочерью Луи. Сам себя Берни
Однако Берни стремился к миру, потому что был озабочен и сокрушен бедственным положением своей страны и видел впереди не только поражение на континенте, но и крушение французской колониальной империи и ее захват этими ненасытными колонизаторами— британцами. Владения Франции в Индии и Канаде уже были в опасности.
Вот почему, несмотря на возражения маркизы, Берни совсем пылом своего красноречия убеждал Совет добиваться мира.
Он указывал, какую выгоду принесла англичанам победа в Индии, и обращал внимание Совета на то, что Луизиана и Канада остро нуждаются в безотлагательной помощи.
Совет колебался. Мир казался решением всех проблем.
Но маркиза по-прежнему стояла на своем.
Мадам де Помпадур сидела в своих апартаментах в окружении трех своих подруг. Все они были родом из Лотарингии: и мадам де Мирепо, и мадам Марсан, и герцогиня де Грамон.
Каждая из этих женщин искала выгод в дружбе с маркизой к находила их. Мадам де Мирепо была наперсницей маркизы, мадам де Марсан получила место гувернантки дочерей короля, а герцогиня де Грамон, как и мадам де Мирепо, пользовалась особым доверием маркизы. Герцогиня еще не добилась того положения при дворе, о котором мечтала, но из всех трех лучших подруг мадам де Помпадур именно она была самой честолюбивой.
Маркиза обсуждала со своими подругами мягкотелость Берни и его пренебрежительное отношение к ее намерениям, высказанное им в речи, произнесенной на Совете и уже принесшей свои плоды: стремление заключить мир усилилось.
— Никогда не забуду, мой котенок, — говорила маркиза, за,— как после дела Дамьена, когда я готова была покинуть Версаль, вы сказали мне: кто выходит из игры, тот проигрывает. Но не выход ли из игры и готовит теперь этот трус Берни?
— Вам необходимо, чтобы все дела взял в свои руки сильный человек, — сказала герцогиня де Грамон.
— Вы, несомненно, правы, — ответила маркиза, — но где они, эти сильные люди Франции?
— Я знаю одного такого человека, который теперь служит своей стране за ее пределами и был бы рад возможности служить ей в ее пределах.
Маркиза улыбнулась герцогине. Ей незачем было спрашивать, кто этот человек. Маркиза прекрасно знала, какая привязанность и преданность друг другу существует между герцогиней и ее братом.
Граф де Станвиль несколько лет назад представил свою сестру ко двору. Они были необыкновенно дружны, говорили даже, что слишком дружны.
Хотя герцогиня и была канонисса женского монастыря, не имея, впрочем, никакой склонности к такой жизни и тяготясь ею, а граф де Станвиль домогался чести занять достойное положение при дворе, брат и сестра открыто, на виду у всех и ко всеобщему изумлению жили вместе друг с другом.