Дорога на Ксанаду
Шрифт:
Только начиная с августа 1803 года, когда опиумная зависимость мешала ему забыть Асру, записей в дневнике становилось намного больше: «О, Асра, где бы я ни был, если что-то впечатляет меня, мое сердце тоскует по тебе, и я многое узнаю о сердце мужчины, о котором никогда не узнал бы! — О Asra Asra why am I not happy? [101] »
В феврале 1804 года мисс Хатчинсон пишет Колриджу своего рода прощальное письмо, не сохранившийся отказ на его неоднозначные намеки, чего он не смог вынести. Он покидает жену и детей, но не ради Асры. В конце концов поэт находит сухой теплый климат, но не на Азорских островах. Без Сары и без Асры у Колриджа осталась только одна королева — лауданум — The Dark Lady. [102] Путешествие на Мальту уводит поэта дальше от всего, что еще могло его спасти.
101
О
102
Роковая женщина (англ.).
6
Я фланировал по полю метровых нарциссов, и мой плащ развевался на ветру. Бутоны цветов кивали в такт моим шагам и следили за мной, словно недоверчивые послушницы в цветочных чепцах. На внутренней стороне у них были приклеены маленькие таблички, которые я никак не мог расшифровать — они находились слишком далеко. Мое поле зрения было ограничено. Я попытался пробраться сквозь мощные стебли, но снова увидел только нарциссы, поэтому не сразу придал значение грому и приближающемуся шуму. В конце концов я все-таки взобрался на цветок. Но он защищался и стукнул меня бутоном прямо в лоб. Я все же оказался сильнее, смог ухватиться за листья и подтянуться наверх, так что мне стало видно все поверх цветов. На горизонте показалась огромная фигура, стремительно двигавшаяся к полю нарциссов. От каждого его шага бедных монашек прилично встряхивало. Лицо великана, без сомнения, соответствовало портрету Самюэля Тейлора Колриджа, написанного Питером Ван Дейком в 1775 году. В воздухе просвистела мощная коса, и прежде чем она дотронулась до первых стеблей нарциссов, чтобы беспощадно скосить все поле, я слетел вниз с моего наблюдательного пункта. Тем не менее я не упустил возможности посмотреть, что же значилось на табличках. «Daffodils, — было написано детским почерком, — made by William Wordsworth». [103]
103
Нарцисс — сделано Вильямом Вордсвортом (англ.).
В первый раз за последние несколько недель та комната не докучала мне во сне.
На завтрак — а меня баловали оставленными на ночь в теплом молоке хлопьями, ископаемой глазуньей, сделанной собственноручно из обломков взорванной горной породы и аккуратно выложенной на куски осыпавшихся пещерных стен, и черными холодными треугольниками из этернита (подаются к оранжевым пластиковым гробикам), размером с почтовую марку, крепко запаянными, передающимися, не открываясь, из поколения в поколение. Я каждый раз говорил себе: развевающийся плащ странника, что бы это ни было, должен что-то означать.
— С этим надо что-то делать, — сказал бы мой эльф.
7
Итак, я действительно стоял на вершине Скиддау. Пот ручьями струился со лба прямо в рот и по спине от затылка до поясницы. Но я добрался до верха. Боль в голенях и бедрах уходила и сменялась ощущением триумфа, знакомым мне ранее только по рассказам мечтающего об альпинизме друга и всегда казавшимся мне весьма сомнительным. Ведь на основе этого, как он сам называл, базового чувства он построил целую идеологию самопреодоления.
Сейчас я чувствовал нечто похожее. Я притащил сюда свои килограммы, пренебрег жалобами ради какой-то абсурдной цели — вскарабкаться наверх. То, что мои основные чувства лживо уверяли меня в том, что они чего-то добились, удивило мои остальные части тела. Но что было, то было.
На вершине Скиддау вместо привычного креста или флага находилась своего рода усеченная пирамида из обломков горной породы. И мне казалось, что скалолазу моего склада было бы приятно сесть на высоте в тысячу метров над всеми хозяйками гостиниц и пансионатов, чтобы выкурить сигарету «Бенсон». Но у меня ничего не получилось. Даже попытка добыть огонь с подветренной стороны пирамиды и за полой куртки потерпела неудачу.
Ветер дул со всех сторон, и в то время как я пытался прикурить сигарету под футболкой, сигарета выпала у меня изо рта и закатилась в одну из складок на моем животе. Мне не оставалось ничего другого, как сдаться.
Тем не менее у меня с собой была еще шоколадка «Кэдбери». Кусочек за кусочком я возвращал своему телу то, что только что отнял у него.
Вдруг ветер, словно рабочий сцены, сидящий в небе над озером, раздвинул облака и включил короткий рекламный ролик. И вот ландшафт, находившийся прямо
104
Автор, очевидно, проводит сравнение с языком эскимосов, в котором существует множество слов, обозначающих, например, белый цвет.
Последний кусочек шоколадки выпал из моих рук. Я встал, осмотрелся, повернулся вокруг себя. Я крутился вокруг собственной оси еще некоторое время, чтобы забыться и впустить в себя образы этого пейзажа. Когда появляется свет, все оживает. «Горный хребет лежит перед нами, — говорит Колридж, — безжизненный и покрытый облаками. Вдруг его встречает солнечный луч, и он начинает плыть по воздуху, как белый дельфин».
Воздух сразу же должен был стать единственной пищей для моих легких! Я бросил полупустую пачку «Бенсон» красивым жестом и с мнимой решительностью вниз. На самом деле я знал — еще одна полная пачка лежала в моем рюкзаке.
Внезапно на меня обрушился зимородок, или, как здесь их называют точнее, Kingfisher. [105] В каждой, даже в самой маленькой, лужице они находят себе рыбу. Но иногда они ломают себе шею, потому что не все, что блестит на солнце, оказывается озером или рекой.
— Иногда лежит он, мертвый, на крыше, — рассказывал мне некий владелец теплицы, предназначенной для выращивания орхидей, из Борровдэйла, — а ты никак не можешь предостеречь их.
Потом я почувствовал желание, чтобы вся эта красота снова исчезла под тенью драматургически необходимого, только что появившегося облака.
105
Дословно «королевский рыбак» (англ.).
Я заволновался. Сначала я начал искать последний кусочек шоколадки в горной породе под пирамидой, потом снова уставился вниз. Роскошь и даже хвастливость ландшафта начали меня угнетать, хотя я сам ради него, и не только, в поте лица вскарабкался на эту гору — если хочешь называть его холмом, богохульник, то называй его так. Я боялся исчезнуть, потому что мне нечего было возразить ему.
Красота игры света совсем небезопасна.
«Так как мое зеркало, — пишет Колридж Пулу, — висит непосредственно рядом с окном, то очень редко мне удается не порезаться во время бритья. Внезапно какая-нибудь вершина выплывает из тумана или мачта из солнечного луча проплывает по моему лицу, и я ежедневно жертвую кровь и мыло, словно прозревший слуга богини Природы».
В то время как я тщетно пытался оторвать взгляд от природы, в моей голове начали звучать строки, пожалуй, самого печального стихотворения, которые когда-либо писал Колридж. И раздавались они с такой по разительной ясностью, словно сама Мнемозина нажала на кнопку воспроизведения магнитофона, спрятанного в моей голове.
I see the old Moon, foretelling The coming-on of Rain… [106]В той же комнате, где Колридж по утрам приносил в жертву свою кровь опасной бритвой (и я надеюсь, это и есть та самая комната, которая бродит по моим снам, как призрак), в 1802 году он пишет Асре оду «Уныние», чьи первые строки я видел в особняке «Дав», написанные его собственной рукой.
106
Я вижу старую луну, возвещающую о приближении дождя… (англ.)