Дорога на Ксанаду
Шрифт:
Но даже почти через час — я уже давно допил третий стакан портера, а официант убрал со стола остатки моего угощения, — чайка все переваливалась с боку на бок по горизонтальной каменной балюстраде в ожидании других лакомств. Ее блестящее серебристое оперение и изогнутый клюв с ярким светящимся пятном шли вразрез со взглядом, показавшимся мне абсолютно невыразительным, равнодушным и даже глупым.
На заднем плане в лучах вечернего солнца светился плавательный бассейн отеля «Тор», как красный ковер-самолет над морем. Чайка, она и есть чайка, а никакой не альбатрос.
14
«В полночь, — пишет доктор Полидори в своем дневнике, — стало по-настоящему таинственно».
Они сидели вокруг грубого дубового
Общество уже вдоволь насладилось лауданумом, вином и бренди, рассказывая забавные истории и делясь научными рассуждениями. Лорд Байрон положил книгу на стол и начал декламировать в своем снисходительном и в тоже время манящем стиле. Его голосовые связки, очевидно, были настроены опытным мастером на такое двойственное звучание, которым все заслушивались: воодушевление в основном тоне и ироничные вольты в обертоне. В саду молнией раскололо дерево, и его крона упала на землю. Лорд Байрон немного приглушил голос, словно сила одних только строк обезглавила дерево.
— Нам нужно быть осторожнее, тише, тише. Кто знает, каких еще монстров могут разбудить эти строки.
Грудь молодой леди, насколько припоминает врач и секретарь Полидори содержание стихотворения, начала сохнуть, как у ведьмы. Лорд Байрон использует шумы непогоды: они для него как ковер-самолет, на котором он может взмыть ввысь. Молодая леди с увядшей грудью берет за руку другую девушку. Теперь она подпевает лорду Байрону невинным голосом: «In the touch of his bosom there worketh a spell, which is lord of thy utterance, Christabel», [126] раздается подходящий раскат грома, который лорду Байрону нужно пересилить, то есть тихо, шепотом: «Thou knowest tonight and will know tomorrow, this mark of my shame this seal of my sorrow». [127] Вдруг дикий крик пронзает воздух. Кто не смог выдержать такого? Шелли. Он зажимает виски кулаками, хватает свечу и выбегает прочь.
126
«От твоего прикосновения к груди происходит чудо, повелевающее и твоими словами, Кристабель» (англ.).
127
«Ты знаешь сегодня и не забудешь завтра о моем позоре, этой печати моей боли» (англ.).
Но вскоре он возвращается. Побег в коридор действует отрезвляюще при приступах резкой боязни привидений, как сказал бы Полидори. В столовой его ждут друзья и Мэри.
Они еще долго разговаривали в тот вечер, 17 июня 1816 года, на вилле «Диодати». О личных встречах с демонами, о вторжении всего сверхъестественного в разум. И как последствия подобного опыта возникает стремление рассказать о том, о чем раньше не говорилось. В результате родился новый вид поэзии, изучающий природу страха. Им интересно было понять, например, как гальванизация заставляет двигаться мертвое животное. Шелли признался в своих опытах над змеем, которого он пытался запустить в небо во время непогоды. Это был большой змей с веревкой, к другому концу которой была привязана кошка. Удар молнии мог бы стимулировать нервную систему животного…
— Мы же так мало знаем о силе электричества. Давайте исследовать, а не веровать! — сказал тогда Шелли.
О браке они тоже говорили — они считали его инструментом гражданского подчинения. Девушки же воздерживались. Мэри, хотя все и называли ее Шелли, оставалась пока еще Годвин (брошенная жена Шелли позже утопится в одном из лондонских каналов). А Клер Клермот, пятая из собравшихся, сводная сестра Мэри, уже носила под сердцем ребенка лорда Байрона.
— Свободная любовь, что еще сможет спасти нас
Потом все объединились в одну игру: этой ночью каждый должен был извлечь из подсознания самую страшную для него картинку.
Доктор Джон Вильям Полидори удалился в ту ночь в свою комнату и написал начало приводящей в трепет истории под названием «The Vampyre». [128] Главный герой, лорд Рутвен, — бессовестный и одержимый женщинами, немного напоминает самого лорда Байрона.
Перси Биши Шелли и Джордж Гордон Ноэл лорд Байрон разошлись по своим комнатам, немного поразмышляли над самым сокровенным, сделали пару бессердечных набросков и вскоре заснули: их подсознание было сильно затуманено опиумом. Они ничего не видели, и им нечего было выискивать в подсознании. И только на следующее утро Шелли вспомнил о причине своего побега — о видении в образе женщины, «с глазами вместо сосков на груди».
128
«Вампиры» (англ.)
Клер Клермонт пошла в свою комнату и слегка помешала сну поэтов: в гневе она кричала на стены.
Мэри Шелли, в тот момент ей было всего девятнадцать, отправилась к себе комнату, и ей приснился кошмар наяву: «Я увидела, как бледный студент опустился на колени перед тем, что он создал — распростертое тело, подававшее признаки жизни. Юношу страшил собственный успех, он надеялся, что это существо так и останется мертвой материей. Существо открыло глаза. Не сон ли это? Но существо встало с кровати, медленно раздвинуло занавески…»
На следующее утро она записала знаменитую фразу четвертой главы: «It was on a dreary night in November…» [129]
Так, соблазнительница Кристабель Жеральдина, спустя восемнадцать лет после ее первого появления за дубовым столом у сэра Леолайна, стала крестной матерью «Франкенштейна, или Современного Прометея».
Кстати, змея Шелли сдуло порывом ветра; вознесшаяся в небо кошка упала в пруд и утонула.
15
129
«Это произошло мрачной ноябрьской ночью…» (англ.) — фрагмент из «Франкенштейна, или Современного Прометея».
Вечером второго дня моего пребывания в Линтоне, проведя многие часы за чтением в местном баре отеля, я принял решение отправиться в долину гор. Уже через пару сотен метров, пройдя роскошные отели с видом на море, я очутился в совсем другой местности. Тропа исчезала где-то высоко над побережьем, не видно было больше ни одного человека. Заходящее солнце позади меня вело себя словно одичавший модельер: через плечи вершин оно набрасывало на всех светящееся вечернее платье — хотело продемонстрировать всем вокруг то, что сотворило. Но и модель, бесспорно, была одаренной. Ее звали Силлери Сэндс. Она и до меня покоряла констеблей и спортсменов.
Снова и снова меня восхищало то, как один и тот же отрезок побережья светился монотонно серо-зеленым цветом в лучах утреннего солнца, а вечером он поражал меня цветовым разнообразием. Может быть, здесь обитал какой-нибудь полуденный бог, который всегда, когда солнце находилось в зените, набрасывал на леса побережья навес из брезента, стремясь скрыть от любопытных взоров свою свиту с ногами сатиров и их дриад и нимф.
Зеленые оттенки растягивались над горами параллельными дугами, как будто туда ушла на покой монохромная радуга. В тех местах, где горы не покрывал лес, конкурировали друг с другом красное поблескивание песка и насыщенное индиго канала Бристоль. На самой вершине горы виднелся белый наперсток, оброненный великаншей, — старый маяк Форлэнд-Пойнт.