Дорога на остров Пасхи (сборник)
Шрифт:
Поэтому, когда Арти ударил меня в грудь – совсем не больно, скорее обозначив удар, нежели по-настоящему нанеся его – я даже не почувствовал.
Если бы он ударил меня в лицо, то все началось бы заново. Но Арт это тоже понимал. Как понимал и то, что последнее слово должно остаться за ним – ведь это я его обидел. И он несильно треснул меня в грудь.
Последнее слово всегда должно оставаться за НАСТОЯЩИМ ИНДЕЙЦЕМ. И, хотя Арт тогда еще не знал ТАЙНЫ, а, узнав, так до конца и не поверил в нее, но он всегда был НАСТОЯЩИМ ИНДЕЙЦЕМ. За это я ручаюсь.
– Пошли умоемся, – сказал я. – Как-то некрасиво… с такими рожами…
Арт кивнул.
И мы направились к выходу. Так же, как и пришли – по разные стороны «УАЗика».
Все окончательно перепуталось в моей голове. Кто для кого кем является? Мне это совершенно непонятно. Я пытаюсь провести какие-то параллели, найти какие-то аналогии, и у меня ничего не получается. Люди, их лица, их поступки, их слова, их мысли, – все крутится вокруг моего отца, как планеты вокруг Солнца. По крайней мере, для меня.
Дело в том, что дядя Вова слинял, прожив с матерью немногим больше года. Он не ушел, не устроил скандал, не хлопнул дверью… Он просто слинял.
Собрал вещи и уехал в командировку. А потом сообщил телеграммой, что возвращается в семью. Мол, семья для него важнее. Так, словно мы с матерью никогда не смогли бы стать его семьей. Так, будто бы она не ради него разрушила свою.
Попробуйте-ка, разберитесь в этом! Отец Арта сначала забыл про семью, а затем, когда ему в голову что-то ударило, вернулся. Дядя Вова тоже – сбежал от супружницы и детей, а потом, когда надоело платить алименты, прибежал на родной порог, поджав хвостик.
А может, нет? Может, они осознали свою ошибку? Может, они просто не понимали, какое место в их жизни занимает семья? Большинству людей, чтобы оценить что-то, надо это что-то потерять. «Что имеем, не храним, потерявши – плачем». Все так. Но не с отцом. Он-то не вернулся. Он всегда смотрел только вперед.
И, знаете, я часто думаю: кто на самом деле сильнее? Тот, кто может простить или попросить прощенья и начать все заново? Или тот, кто не прощает и не пытается склеить черепки?
Когда ты молод и горяч, очевидность ответа сомнений не вызывает. Ты уверен, что твердость – это самое первое проявление силы.
Но ведь склеивать черепки – это тоже тяжелая и кропотливая работа, требующая упорства и усердия. И какой-то силы. Так я стал думать с возрастом.
Но сейчас я знаю третий ответ, и он мне кажется самым правильным. Для того, чтобы начать заново, требуется сила. И для того, чтобы все забыть, требуется сила. Но эти решения принимаются не головой, а сердцем. Ты никогда не сможешь себя заставить сделать то или другое. Ты просто будешь это делать, вот и все. Делать так, как велит тебе сердце.
И дай Бог тебе силы на твоем пути! И не бойся не вернуться!
Мы вышли из сарая и подошли к бочке, стоявшей на углу дома, под водостоком. Падая,
Арт тоже старался не смотреть мне в глаза. Наверное, он все еще злился. Только на кого? На меня? Или на себя?
Мы молча умывались, плеская розовой от крови водой на ярко-зеленую, словно нарочно выкрашенную, траву.
– У тебя есть сигареты? – сказал угрюмо Арт.
Я похлопал по карманам и обнаружил, что оставил пачку в той, городской одежде.
– Нет. Они в доме. Сходить?
Арт цыкнул. Наверное, это должно было означать отрицание.
– Не надо, я все равно не курю.
Глупо… Он не курил, но спросил меня о сигаретах… Глупо…
– Он ее сильно любил? – так же невпопад спросил я. – Ну, твою… – я уже не мог сказать «мать». Хотя бы потому, что отец ее любил, если верить Арту. – Маму? – я произнес это слово как-то быстро и скомканно, мысленно ругая себя за то, что забыл, как ее зовут. Ведь Арт сказал. Всего один раз, но сказал, и я должен был запомнить.
– Риту… – медленно, нараспев, с тягучим кавказским акцентом сказал Арт. – Да. Очень сильно. И как-то… По-особенному.
Арт зажал пальцами свой мясистый нос и запрокинул голову.
– Я не могу вспомнить о нем что-нибудь плохое, – сказал он гнусаво, как испорченное радио. – Я это говорю не потому, что ты его сын. Просто… – он пожал плечами и еще раз цыкнул. – Он действительно был хороший. Но… Не наш.
– Разве так бывает? – спросил я. Видимо, я окончательно ударился в пустословие. Я прекрасно знал, что так бывает; бывает сплошь и рядом, но мне очень хотелось говорить и говорить с Артом. Говорить об отце, видеть его отражение в других людях.
– Да. Бывает, – Арт помолчал. И потом перевел разговор на другую тему.
– Знаешь, я сам тогда очень сильно влюбился: одновременно с твоим отцом. Это была моя первая любовь. Не знаю, что на меня нашло – я словно заболел. Она училась со мной в одном классе – девочка из очень обеспеченной семьи. У нас в школе все были такие. Я говорил, что ходил в элитную школу?
Я улыбнулся.
– Нет. Но разве могло быть по-другому?
– Ты опять смеешься?
– Я не смеюсь, Арти. Продолжай.
– Ее привозили в школу на «Мерседесе» – с водителем и охранником. У мамы была «десятка», и я всегда просил ее останавливаться за углом. Эта девочка даже не смотрела на меня. У папы в то время был «БМВ». Почти новый, но с калининградскими номерами: сразу видно, что машина подержанная. Не твоя, а из-под чьей-то задницы. Так что «БМВ» тоже проблему не решал. Я бесился. Мне казалось, что если я подъеду к школе на «Мерседесе», то эта девочка сразу обратит на меня внимание. Ну, знаешь, как это бывает в детстве: посмотрит в мою сторону, положит голову на плечо, поцелует. Больше ничего и не надо. Так ведь?