Дорога на остров Пасхи (сборник)
Шрифт:
Арт тоже переоделся, но в его карманах записки не оказалось. По-моему, он выглядел обиженным. Ведь, если мне досталась записка, то ему отец должен был оставить как минимум посылку с указанием ценности: сто миллионов долларов.
Забавно было смотреть, как Арт тщательно обыскал все карманы, а потом проделал это еще дважды. Он увидел, как я улыбаюсь, и сказал:
– Я просто хотел узнать, что делать дальше, вот и все.
– Идти в сарай, Арт. Неужели не понятно?
– Ну да, – он опять пожал плечами. –
Мы вышли из зимнего дома и через веранду прошли на заднее крыльцо. Там я обнаружил две пары обуви: кеды и кроссовки. Причем кеды были почти новые, а кроссовки выглядели так, словно именно в них Александр Македонский отправился покорять Индию.
По логике вещей, кеды должны были достаться Арту. Но кроссовки были меньше, и я бы никак в них не влез, к тому же отец четко указал в записке, кому полагается надеть кеды.
Арт немного поворчал, но я не обращал внимания. Я уже понял, что это его обычная реакция. Он обязательно должен был выразить свое недовольство. Я в подобных случаях молча делал то, чего не хотел делать; наверное, поэтому окружающие считали меня послушным и покладистым ребенком. Еще одна ошибка: я не смирялся, я просто сжимал пружину внутри себя до предела, и когда-нибудь она должна была распрямиться.
Мы вышли через заднее крыльцо и подошли к сараю. Это было большое, уже порядком обветшавшее строение, сколоченное из горбыля и обрезков досок. Сарай походил на большую букву Г; в длинной, вертикальной, перекладине размещался гараж и за ним – несколько рядов поленниц.
В короткой палочке была мастерская отца, где он вечно что-нибудь строгал, пилил и сколачивал.
Войти в сарай можно было только одним путем: через дверь в воротах. Ворота располагались в нижней части длинной палочки буквы Г, изнутри их запирал огромный засов. В правой створке ворот была сделана дверь.
Мы стояли и тупо смотрели: дверь была закрыта. Навесного замка не было, но врезной был заперт. Сколько мы ни дергали за ручку, ни стучали, ни кричали – все без толку.
– Идите в сарай… – сказал Арт. – Но он же заперт.
– Заперт изнутри, – уточнил я.
– Это неизвестно, – парировал Арт. – Может, он закрыл его снаружи, а сам ушел гулять?
Такое тоже могло быть. С отцом все что угодно могло быть.
Положение осложнялось тем, что в сарае не было окон.
– Ну что, будем ломать дверь? – спросил я.
– Наверное, – ответил Арт, но без особой уверенности.
– А чем мы ее будем ломать? Все инструменты – в сарае.
– Не знаю.
Да… До чего же я ненавижу все эти «не знаю», «так получилось», «наверное, точно»… Чужие слова, пустые, ненужные. НАСТОЯЩИЕ ИНДЕЙЦЫ никогда так не говорят.
– Может, где-нибудь лежит ключ? – в голосе Арта звучала затаенная надежда.
– Может быть… Лежит где-нибудь, греется на солнышке, потягивает кока-колу со льдом и смеется над нами. Все может быть, Арт.
– Чего ты на меня набрасываешься? Я просто подумал…
Я перебил его.
– В этом твоя беда: что ты ПРОСТО думаешь. Вы,
– Ты чего, Саня?
И впрямь. Чего это я? При чем здесь он?
– Ничего. Это я так. Не сердись…
Арт повеселел. Он любил, когда перед ним извинялись, а мои слова звучали почти как извинение.
– Слушай, я вспомнил, у нас на двери подъезда висит объявление: «Вскрытие замков любой сложности». И там – номер телефона. Давай, я сейчас позвоню по мобильному домой, мама спустится, посмотрит номер, скажет мне…
Он замолчал. Наверное, прочел что-то в моих глазах.
– Арти, давай лучше триста пятьдесят шесть раз хором повторим: «Сезам, откройся!». Если уж и это не поможет, то придется ломать дверь. В твоей машине есть какие-нибудь инструменты?
– Откуда я знаю? Я же ее не ремонтирую, я на ней езжу.
Я взглянул на него и понял, что Арти даже не знает, как открывается капот.
– Пойдем вместе, посмотрим.
Мы вернулись к его шикарной «Тойоте», и Арт открыл багажник. Огромная дверь бесшумно откинулась на мягких петлях, и я увидел идеально чистый багажник, обитый какой-то ворсистой тканью.
Я поднял коврики и нашел компрессор, кейс с инструментами и баллонный ключ. На ум пришла старая загадка: «Что у хорошего водителя ржавеет, а у плохого – блестит? Гаечные ключи». У Арта ключи блестели, но не думаю, что он пользовался ими хоть раз.
Ковыряться в своих убитых «шестерках» – это удел мальчиков попроще, вроде меня.
Я открыл кейс и нашел там здоровую никелированную отвертку и молоток.
– Закрывай! – сказал я, предоставив Арту складывать все на место, а сам поспешил к сараю. Мне почему-то очень хотелось туда попасть.
Но Арт поступил проще: хлопнул дверцей, и все. Наверное, он думал, что достаточно нажать на кнопку сигнализации, и ключи сами прыгнут в кейс, а кейс – накроется ковриком.
А может, он тоже хотел побыстрее попасть в сарай? Не знаю. Но лучше бы мы не торопились.
Однажды летом – тем самым, последним летом, после которого он ушел и тем самым летом, когда он рассказал мне ТАЙНУ – отец притащил на участок здоровое бревно. Я помню, как он его тащил – пропустив снизу толстую веревку и связав концы на голой спине.
Веревка и узел отпечатались на его красной коже, как резинка от трусов после долгого сна, но только гораздо сильнее.
Отец шел спиной вперед, наклонившись под углом в сорок пять градусов. Его пятки оставляли в мягкой сырой земле глубокие отпечатки, а за концом бревна тянулась длинная борозда.
Отец бросил бревно рядом с сараем, вытер пот со лба и подмигнул мне.
– Мы будем делать тотем! – сказал он.
Я помню, как терпко от него пахло: потом. В аромате лета, смешанного из множества различных запахов: скошенной травы, сладости клевера и липового цвета, я всегда ощущаю терпкий запах отцовского пота. А стоит мне закрыть глаза, и я чувствую колючие иголки его щетины.