Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
И когда через три дня генерал пехоты Леш — командующий группировкой фашистских войск в Кенигсберге отдал приказ о капитуляции, когда тысячи его солдат и офицеров, ставших теперь военнопленными, ушли в наш тыл, поступило распоряжение нашего командования: накормить гражданское население города.
Еще дымились развалины домов, еще текли людские слезы при виде их, а на окраинах города потянулись к небу мирные дымки батальонных кухонь, где варили кашу из трофейных круп.
Младшему лейтенанту Кузнецову, нашему парторгу, было приказано возглавить один из
Во время раздачи каши, сухарей и кусочков сливочного масла для ребятишек какой-то недобитый фашист полоснул автоматной очередью по людям у кухни.
Были убиты повар, две женщины и ранен Иван Иванович, следивший за тем, чтобы немцы сполна получали положенные им продукты.
Кузнецова перевязали, помогли добраться до подвала разрушенного дома, где в период боя находился последний командный пункт нашей роты, а мы тем временем энергично прочесывали район, откуда стреляли. Но никого не нашли.
И вдруг на КП роты появился немец. Высокий, старый и нескладный, в потертых вельветовых штанах и широкой немыслимого фасона куртке.
Позади немца, упирая ему в спину ствол своего автомата, стоял Сивков.
— Вот он стрелял, товарищ младший лейтенант, — авторитетным тоном, не допускающим никаких сомнений, доложил Алексей Кузнецову.
Иван Иванович, сидевший с забинтованной головой в стареньком с высокой спинкой кресле, критически оглядел старика с головы до ног, задержал взгляд на его редких седых волосах, чем-то напоминавших цыплячий пух, и сказал:
— Он, говоришь?
— Определенно, он. Больше некому. Все облазили...
— Не думаю, Алексей. Ему на погост пора, а не с автоматом по развалинам прятаться.
— Не думаете? — Недоверие Кузнецова задело Сивкова за живое. Он быстро подошел к немцу спереди, стволом автомата поднял голову старика. — А вы на буркалы его гляньте. Гляньте! Волк-волком!
Мы глянули на «буркалы» немца и невольно заулыбались. В глазах старика, когда-то голубых, ничего не было, кроме крайней растерянности. Он смотрел на нас так, как смотрят маленькие дети на что-то такое, увиденное ими впервые, поразившее их воображение, вроде «вылетевшей» из объектива фотоаппарата птички.
В этих глазах угадывалось столько доброты, что даже мы, огрубевшие на войне, далеко не сентиментальные люди, сумели разглядеть это. Все, кроме Сивкова.
— Значит, настаиваешь на том, что он стрелял? — Кузнецов тяжело поднялся с кресла и, держась за стенку, подошел к немцу.
— А если бы не он, тогда чего бы ему было прятаться. Знаете, где я его нашел? В канализационном колодце. Вот где! Фашист он натуральный...
— А оружие у него было? — Вмешался в разговор я.
— Не было. Кинул, наверное, когда прятался. Да вот мы его сейчас допросим. Все скажет как миленький.
Сивков повел автоматом в сторону старика, спросил:
— Говори, ты паф-паф в младшего лейтенанта?
Немец перепугался, отступил на шаг. В его слезящихся
— Отвечай! — прикрикнул на него Алексей.
— Я, я, я, — проговорил старик, продолжая пятиться к стенке.
— Ну вот, — Алексей опустил автомат. — Сам признался. «Я» — говорит.
Мы рассмеялись.
— Чего это вы? — Алексей, удивленный, поочередно оглядел всех.
— «Я» по-немецки означает «да», — Кузнецов, забыв про боль, улыбнулся, снова направился к креслу. — А вот что это «да» у него означает, мы не знаем. Ты хоть обыскал его?
— Нет.
Алексей молча взял автомат «на ремень», подошел к немцу вплотную, обшарил его карманы, но ничего не нашел, кроме большого черного карандаша.
— Вот все, — Сивков положил карандаш на ящик перед младшим лейтенантом. — Оружие он определенно спрятал. Знаю я их подлую фашистскую натуру.
Решил вмешаться в дело я. Сивков словесных убеждений не признает. Ему нужны факты.
— Ты кто ист, дед? — спросил я старика. — Профессия твоя какая? Где ты арбайт? Шпрехен?
Старик, кажется, понял меня, но по-прежнему смотрел на Сивкова, на его круглые, сейчас злые глаза, на рыжеватый чубчик, выбивающийся из-под шапки. Я догадывался, что из всех нас старик боится только его.
Я продолжал допрос:
— Ты ист фашист?
— Найн, найн! — Немец боязливо замахал руками, отходя к стене. — Наци — нихт, зольдат — нихт, паф-паф — нихт!
— Ты ист фольксштурм?
— Найн. — Старик распрямился, в его глазах сверкнул огонек. Ткнув себя в грудь длинным грязным пальцем, он сказал с расстановкой: — Их бин кунцмалер. Ферштейн зи?
— Чего? — переспросил Сивков немца.
— Их бин кунцмалер!
Мы переглянулись. Алексей недоуменно пожал плечами.
— Может, он по плотницкой части, — высказал предположение молоденький телефонист. — Опять же опилки у него на штанах.
— А мне сдается — из парикмахеров он. Пальцы больно длинные, — пробасил кто-то из угла подвала. У нас в райцентре парикмахер такие имел.
Мы замолчали. Это не ускользнуло от внимания старика. Он насторожился, подозрительно оглядел всех нас. Где-то в его сознании, очевидно, мелькнула тревожная мысль о том, что эти русские солдаты посоветовались между собой и уже вынесли ему смертный приговор.
Глаза старика потухли, и весь он как-то сник, уставившись взглядом на руки Сивкова, державшие автомат. Он, видимо, мысленно приготовился к смерти и ждал лишь того, когда она наступит.
Словно разгадав мысли немца, Куклев подошел к немцу, -положил руку на плечо.
— Да не боись ты, не боись! Не сделаем мы тебе худа, дед!
— Отпусти его, Сивков, — младший лейтенант махнул рукой. — Пусть идет туда, в очередь за кашей.
Но немец неправильно растолковал жест Ивана Ивановича. Он решил, что офицер приказывает вывести его и расстрелять.
— Наци — нихт! Паф-паф — нихт! — крикнул он и вдруг распрямился, одернул куртку, схватил карандаш, лежавший на ящике перед Кузнецовым, и взял Сивкова за рукав.