Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
Он прав. Ни один даже самый опытный водитель, сидя в кабине, не сдаст назад без риска опрокинуться в пропасть.
Едва успеваем откатить машины и поставить их в каких-либо пяти сантиметрах от края ущелья, как раздается гул двигателя. Это идет СУ-152. Она уже обошла танкистов, «катюши», приближается к нам. Горячий, покрытый рыжей пылью корпус проползает буквально в десяти сантиметрах от бортов машин. Какой же все-таки мастер ведет эту многотонную махину!
— Вот так легонько зацепит на повороте, — невесело шутит наш водитель, — и костей
— Да замолчи ты, — неожиданно зло одергивает его Сивков, — нашел время шуточки шутить.
Вот самоходка проползает и мимо нас. Не без тайного страха, настороженно смотрим на ее огромный, невольно внушающий робость корпус: а вдруг и в самом деле механик малость довернет. Тогда что, а? Думать и то жутковато.
Но нет, все обходится. Обдав на прощанье густым облаком дыма, самоходка движется дальше. Мы видим лишь ее мелко подрагивающую огромную бронированную корму. Топчий подбегает к корме самоходки, упирается в нее руками.
— Ну, ну, давай, хлопче, давай. Ще трошки, ще!
Самоходка удаляется, Топчий стоит посреди дороги, смотрит ей вслед, потом говорит:
— Дывыться, ось як вин вдарить!
Самоходка «вдарила». Но не сразу. Ей пришлось еще добрый десяток минут протискиваться между скалой и машинами, чтобы выйти один на один с дотом. Слышим выстрел, кажущийся громовым на перевале, потом второй, третий. Что там? Пока неизвестно.
Но вот все мы занимаем места в кузове и колонна начинает движение. Ясно: доту крышка!
Через несколько минут приближаемся к доту. Он небольшой. Скорее, это капонир с пулеметом и пушкой. Амбразура его разворочена. Клюнув носом в землю, навсегда замерла тридцатисемимиллиметровая пушка в в шаровой установке.
— Нашли из чего стрелять, — презрительно бросает Куклев. — И это — по нашим самоходкам!
Невольно соглашаюсь с ним. Да, не такие калибры нужны, чтобы тягаться с нашими СУ-152!
Из приземистого железобетонного сооружения, втиснутого под основание скалы, струится синий дым, почти на самой дороге, под колесами машин валяются осколки бетона.
А самоходка? Вот она, метрах в двадцати за дотом. Стоит на самой кромке дороги, уступая ее нам. Экипажа не видно. Значит, ребята не вылезают из машины, не спускают глаз с серпантина.
Подниматься в горы становится еще труднее. Да, недурное местечко выбрали самураи, чтобы поставить дот. Здесь не только танки и машины, даже хорошо тренированные люди и то должны перевести дух, чтобы сделать следующий шаг.
Неожиданно колонна вновь останавливается: впереди взорван мост через горную речушку. Танки и бронетранспортеры пройдут, а вот нам... — К машинам!
Спрыгиваем на землю, держа автоматы в руках, бежим к мосту. Он невелик, но взрыв разметал бревна, камни, доски. Все это стаскиваем обратно, делаем гать. Благо речушка не из больших и не тащит все это вниз, в ущелье. А вода в ней — зубы ломит. Пьем вдоволь, наливаем во фляжки, про запас.
Первой по гати осторожно проходят машины противотанкового дивизиона.
Снова в пути. После работы неплохо бы и пообедать, тем более что противник продолжает отходить.
В течение дня японцы еще несколько раз пытаются задержать нас в теснинах, но, сбиваемые мощными ударами с ходу, откатываются все дальше на восток.
Сознавая свою огромную силу, втайне надеемся, что война здесь может закончиться быстро, ведь продвигаемся почти не встречая сколько-нибудь (по сравнению с западом) серьезного сопротивления.
Не знаем, как на других фронтах, а у нас дела идут успешно, находимся где-то в самом центре Холун-Аршанского укрепленного района, на который японцы возлагали большие надежды, называя его замком на воротах в центральную Маньчжурию.
Дорога все тянется и тянется вверх, дышать становится все труднее и труднее. Расстегиваем воротнички, но это мало помогает. Командир взвода говорит, что скоро подъем кончится, мы уже где-то вблизи перевалов через Хинган. Из радиаторов валит пар, как из кухонь. Шоферы доливают воду, но она вскоре закипает вновь.
Ближе к вечеру внезапно во фланг колонну передового отряда атакуют японцы. Они показываются из седловины между двумя цепями горных вершин. И как раз тогда, когда мимо лощины проходят наш стрелковый батальон и гаубичные батареи. Момент выбран удачно: ведь не кинулись же они на танки.
— Дивизион, к бою!
Огневики спрыгивают с машин, отцепляют гаубицы, разворачивают их на дороге, упирая сошники в откосы неглубоких канав.
— Огонь! — слышится чей-то голос, и в мгновение ока все окрест наполняется грохотом. Снаряды со свистом, скорее напоминающим визг, уносятся в лощину и рвутся на наших глазах среди маленьких, кажущихся темными фигурок.
А фигурки все движутся. Цепями, одна за другой. Вот они бегут. На солнце сверкают широкие штыки винтовок, клинки в руках офицеров. Под прикрытием огня гаубичного дивизиона мы занимаем боевой порядок, но пока не стреляем, ждем, когда противник подойдет ближе. Да подойдет ли? Неужели прорвется через огонь гаубиц на прямой наводке?
Снаряды кромсают землю под ногами японской пехоты, там все заволокло дымом, раздираемом вспышками очередных разрывов. Нам уже не видно ни сверкающих штыков, ни клинков. И все-таки японцы показываются из-за этой черной полосы огня и дыма.
Тогда открываем огонь мы. Сотни автоматов и пулеметов швыряют в лицо врагу тысячи пуль. Японцы валятся на землю как подкошенные. Живые или убитые — не знаем, но их цепи редеют, а гаубицы снова тяжело ахают, и снаряды дюжина за дюжиной уносятся в седловину, рвутся в гуще вражеской пехоты. Глупая, абсолютно бессмысленная атака японцев заканчивается трагически для них через какой-либо десяток минут.